И еще он сказал: «Служа Дарию, я пытался вы знать об Александре все, что только можно. Всегда следует изучить своего врага заранее… Среди прочих, более полезных в то время, сведений я узнал также, что гордость македонца простирается и в его опочивальню: он ни разу не возлежал с рабом или с пленным. А потому, сдается мне, первым делом он осведомится, свободен ты и пришел ли по собственной воле». — «Что ж, — молвил я, — тогда я знаю, что ему ответить».
Крохотная пичуга села на деревянный ставень окна и запела так громко, что ее горлышко трепетало, словно в такт сердцу. Набарзан спал покойно, как если бы за его голову не была назначена награда. Он сказал еще, если только я верно помню: «Насколько мне ведомо, дважды некие просители предлагали Александру греческих мальчиков, известных своею красотой. Он же всякий раз отвергал их предложения с негодованием. Но, милый мой Багоас, ни один из угодливых подхалимов даже не подумал предложить ему женщину». Кажется, я помню, как Набарзан взял на ладонь локон моих волос (еще влажных после ванны) и задумчиво покрутил в пальцах. К тому времени мы оба уже были изрядно навеселе. «Никаких особенных усилий не нужно, — сказал он, — чтобы отвергнуть пустое имя, пусть даже стоящее рядом со словом „прекрасный“. Но плоть и кровь — о, то совсем иное дело…»
Во что превратилась моя жизнь, горестно размышлял я, с тех пор, как царь покинул нас? Увы, я владею только одним ремеслом, способным прокормить меня. Только одно у всех на уме, и у Набарзана тоже, — пусть даже он отдаст меня другому. Если отказаться, очень скоро я кончу там, где начинал в двенадцать лет…
И все-таки я страшился порвать со всем, что знал, связать остаток жизни с варварами. Кто откроет мне, как ведут себя македонцы в опочивальнях? Каковы их любовные привычки? В Сузах я познал истину: даже самая привлекательная внешность может оказаться маской, за которой таятся невыразимые ужасы. И наконец: положим, мне не удастся угодить Александру?..
Пусть так, рассудил я, неведомые опасности лучше череды несчастий, медленно и незримо впивающихся в тело, подобно проказе, пока сама жизнь не превратится в пытку, одна мысль о которой некогда могла ее оборвать. Один бросок копья: в цель или мимо. Да будет так.
Набарзан зашевелился, зевнул и, подняв голову, улыбнулся мне. Но лишь за завтраком спросил:
— И что же, в согласии ли трезвый с пьяным?
— Да, мой господин, я пойду. С одним условием: ты дашь коня, ибо мне надоело ходить пешком. И еще, коли уж ты предлагаешь меня в дар самому богатому человеку на свете, я должен выглядеть так, словно я и впрямь чего-нибудь стою.
Набарзан громко рассмеялся:
— Хорошее начало! Никогда не продавай себя задешево, особенно Александру. У тебя будет и конь, и настоящая одежда, а не эти обноски; я уже послал в Задракарту. В любом случае нам следует дать твоим ссадинам возможность затянуться. Теперь, созерцая твой лик при свете дня, вижу: путь сквозь лес не был праздной прогулкой… — Взяв за подбородок, Набарзан повернул меня к солнцу. — Пустяк, всего лишь царапины. Несколько дней, и они исчезнут.
Минуло четыре дня, прежде чем наша кавалькада спустилась с холмов к лагерю Александра.
Набарзан был сама щедрость. Мой гнедой конь с белыми гривой и хвостом оказался даже лучше, чем бедняжка Тигр; теперь я владел двумя замечательными нарядами, причем лучший из них, что был сейчас на мне, — с настоящими золотыми пуговицами и с вышивкой на рукавах.
— Прости, милый мальчик, — сказал Набарзан, когда мы тронулись в путь, — что я не могу вернуть тебе кинжал. Александр решил бы, что я посылаю к нему убийцу.
За нами гордо вышагивали нисайянские лошади в красиво украшенных сбруях и уздечках, с бахромой на чепраках… С достоинством, но скромно одетый благородным просителем, Набарзан правил конем позади меня; неторопливый в движениях и хранящий спокойствие, он выглядел не менее чистопородным, чем его лошади. Надеюсь, Митра простил мне добрые мысли о нем.
Впереди кавалькады ехал проводник — македонский военачальник, знавший несколько персидских слов.
Поднявшись на очередной холм, он остановился и, обернувшись к нам, указал вниз. Там, у реки, был разбит небольшой лагерь — Александр разделил воинство, чтобы прочесать горы и укрепить людьми опорные точки, так что сейчас его окружало только личное войско, приведенное из Македонии. Его шатер мы увидели сразу; внушительными размерами он напоминал персидский.
Набарзан шепнул мне:
— Видишь? То шатер Дария; я узнал бы его где угодно. Александр захватил его при Иссе.
О той битве он всегда говорил с горечью. Мне вспомнились воины в Вавилоне и их рассказы о том, как достойно бился Набарзан, пока царь не бежал прочь.
Мы правили сквозь лагерь под цепкими взглядами македонцев, пока не добрались до площадки перед царским шатром. Слуги приняли наших коней, и Набарзан был представлен вышедшему Александру.
Как ясно — даже теперь, спустя годы — я помню его незнакомцем! Он оказался вовсе не столь мал ростом, как представлялось мне по чужим рассказам. Конечно, рядом с Дарием он и впрямь выглядел бы мальчишкой: даже молодой македонец, вслед за ним вышедший к нам из шатра, был повыше. Нет, рост самого Александра был средним; как мне кажется, люди ждали, чтобы стать соответствовала деяниям, и разочарование уменьшало его рост в их глазах.
Артабаз говорил, даже в Персии его можно было бы назвать красавцем. Ко времени нашей встречи Александр несколько дней провел в седле, защищаясь от солнца не шляпой но открытым шлемом, и обжегся. Светлая кожа покраснела, приняв ненавистный оттенок, напоминавший нам о северных дика-рях, но у Александра не было их рыжих волос — его локоны горели золотом. Небрежно остриженные по плечи, не прямые и не курчавые, они свободно ниспадали, подобно сияющей пряже. Когда Александр обернулся к толмачу, я увидел, что черты его лица правильны, хоть и искажены пересекавшим скулу шрамом от удара мечом.
Какое-то время спустя Набарзан с поклоном указал на подарки, после чего перевел взгляд на меня. Я стоял слишком далеко, чтобы слышать его речь, но Александр тоже поглядел в мою сторону, и я впервые увидел его глаза. Их я помню, словно это случилось вчера, собственные спутавшиеся мысли — куда менее отчетливо. Я испытал нечто вроде шока и подумал про себя, что следовало получше подготовиться к подобному испытанию.
Приблизившись с опущенным взором, я пал ниц. Александр сказал поперсидски: «Ты можешь подняться». В то время он едва ли знал хотя бы пяток фраз на нашем языке, но выучил эту, наравне со словами приветствия. Он не привык, чтобы люди простирались перед ним на земле; сразу видно, от этого ему становилось не по себе. Поклонившись, мы встаем безо всякого приказа, но никто, однако, не спешил указывать царю на его ошибку.
Я стоял перед ним, опустив глаза (как то подобает в присутствии владыки), когда Александр неожиданно выкрикнул мое имя: «Багоас!» — и, застигнутый врасплох, я поднял голову, как он на то и рассчитывал.
Как добрый прохожий может улыбаться незнакомому ребенку, пытаясь прогнать его страхи, так Александр улыбнулся мне. Не поворачиваясь, он бросил толмачу:
— Спроси мальчика, пришел ли он по доброй воле.
— Мой господин, я немного говорю по-гречески, — сказал я, не дожидаясь перевода его просьбы.
— И очень даже неплохо, — Александр явно был удивлен. — Что, Дарий тоже знал греческий?
— Да, повелитель.
— Тогда отвечай на мой вопрос.
Я подтвердил, что пришел по своей воле, надеясь на честь служить ему.
— Но ты явился ко мне с человеком, убившим прежнего твоего господина. Что скажешь на это? — В глазах Александра что-то погасло. Он вовсе не старался испугать меня, но взгляд его похолодел, и этого оказалось довольно.
Набарзан отступил на несколько шагов, и Александр метнул взгляд в его сторону. Я же припомнил, что Набарзан не понимает греческого.
— О великий царь, — сказал я Александру, — Дарий был добр ко мне, и я вечно буду скорбеть о его гибели. Но властитель Набарзан — воин, и он счел ее необходимой для блага моей страны. — По лицу Александра пробежала легкая тень, словно он понял что-то. — Воистину, он раскаялся в содеянном.
Ну, все, что ниже написано, обдумывалось давно, просто я сейчас рисую опять в этой тематике, вот и решила выложить связные мысли на тему. У меня сегодня день разносов.
От фильма-то мне пришло четкое ясное понимание: американцам надо законом запретить снимать историческое кино (во всяком случае, не про себя, не про Америку). У меня возникло серьезное подозрение: когда из фильма вырезали все эпизоды на тему «Колин Фаррелл с кем-то трахается» (пардон за такой глагол), оказалось, что смотреть в фильме совершенно нечего.
От кастинга я вообще в ужасе. ТОЛЬКО ОДИН человек подходил для своей роли. И то не наш. Не знаю, какая доска там кому по голове упала, но на роль Багоаса искали профессионального танцора.
Вот как раз Франсиско Бош у меня вопросов как-то не вызвал. 
И фигурой годится, и пластикой и на фейс, вроде, ничего. Во всяком случае, по соответствию. Тогдашние персы сильно отличались от нынешних. Багоаса, говорят, взяли во дворец Дария за его исключительную красоту. Ну, Бош, наверное, не такой уж исключительный, но танцует очень хорошо, это факт. И стервец из него получился отменный. 
От всех остальных я млела. Энджи, конечно, очень классная тетка, но Олимпия из нее… ох, где вы видели такую молосску? Олимпия, вообще-то была рыжая. И Сашка тоже. Она каштановая, а сын ее – золотистый (Осветленный Колин Фаррелл, прямо скажем, не очень-то похож). Короче, невпопад суровый.
Что касается собственно Фаррелла, то я как-то сразу прицепила ему «но такой перекос лица еще не убеждает». Правда, не потянул он на Сашку. Сурово не потянул, где ему.
И так далее. И чем дальше, тем страшнее. Гефестион был натуральный македонец – черноволосый, рослый, красивый. Недаром его принимали за царя. Равшанак, когда она замуж выходила, было 16 лет. Кроме того, согды напоминали нынешних армян… по ходу, она была, возможно, блондинка. Вэл в роли Филиппа – держите меня нежно! Короче, всех мимо кассы пронесли. По какому принципу их там набирали?
А сценарий… исторического консультанта на-мы-ло, например, Македонский не общался как раз с женами. То есть, со Стратерой еще так-сяк, три слова в шесть рядов, она что-то там мыкала по-гречески, а он худо-бедно по-персидски (кстати, когда убили Дария, Стратере было лет 12. Сашке пришлось подождать, прежде, чем на ней жениться). А вот с Равшанак вообще никак. Сашка не понимал согдийский диалект, а она не понимала его персидский. Зато с Багоасом, наоборот, царь разговаривал и немало. Тот оказался весьма образованным молодым человеком и по-гречески разумел.
А теперь в коротком изложении презанятная история, которая, к сожалению, в фильме отображения не нашла. А зря – такой сюжетец…
Багоас был любимчиком Дария. И каким-то непостижимым образом во время последней битвы ему удалось уцелеть. Его подобрали греки-наемники, воевавшие на стороне персов. Они возвращались домой, поскольку их работодатель – Дарий то есть – был убит. Греки могли бы взять Багоаса как военнопленного, отвезти к себе домой и продать. Но они оказались людьми благородными и при первом же пересечении с персами передали Багоаса с рук на руки. Если конкретно, полководцу по имени Набарзан, одному из предателей, убивших Дария.
Набарзан только теперь понял, как он ошибся, убив своего царя. Думал, выслужиться перед Александром, а вместо этого попал сурово. И, главное, убегать бесполезно. Все равно он поймает и тогда хуже будет. Вот Набарзан и думал – чем от Александра отдариться? Задачка со всеми неизвестными, что подарить самому богатому человеку в Азии? Набарзан всерьез тревожился за свою голову. Он знал, что девиц Александру посылать бессмысленно – даже не глянет и отошлет назад. Пробовали дарить ему красивых мальчиков – он и вовсе в ярость приходил. Короче, не понятно, что за мужик, и чего ему надо. И тут такая удача Набарзану – Багоас свалился. Не парень, не девица, не ребенок, но и не взрослый. Короче, как из сказки «пойди туда, сам не знаю, куда, принеси то, сам не знаю, что». Идеально подходил. Да еще и самый красивый человек во всей Персии.
По версии Мэри Рено Набарзан просил Багоаса выручить его. И танцовщик так и сказал Александру, мол, он не раб, он присоединяется к свите македонцев по собственной воле. Голову свою Набарзан спас. А Багоас вот так, по доброй воле, прослужил Великому царю больше семи лет. Неизвестно, были ли у Александра романы с другими мужчинами, даже его связь с Гефестиионом толком не доказана, но Багоаса все в один голос называли его «эротос». Александр не любил демонстрировать свои привязанности на публике, но для любимца однажды сделал исключение. Этот эпизод отображен и в романе.
Багоас находился при Александре и в день его смерти, и дальше судьба все так же миловала маленького танцовщика. Дело в том, что после смерти Александра немало было людей, готовых Багоаса на тряпочки порвать. Но он все-таки сумел найти политическое убежище, на сей раз у Птолемея. И прожил долгую жизнь, теперь уже в Александрии. Был хранителем знаменитой александрийской библиотеки. Во истину, странная судьба для такого человека – в детстве он поплатился за свою внешность, из него сделали игрушку для необычных прихотей богатых людей. Что-то вроде компенсации за неполноценность, а скорее, он был просто очень умным человеком, раз сумел стать фаворитом трех великих царей.
Каждая выпитая чаша была вдвое крепче, чем он привык.
Иногда, задержавшись ночью за трапезой, Александр поднимался в полдень, но если наутро ему предстояли серьезные дела, он вставал рано — свежий и в добром настроении. Его память удерживала каждую мелочь, даже день моего рождения. За ужином он поднял за меня чашу, похвалил мою службу и даровал мне золотой кубок, из которого пил, а также поцелуй. Бывалые македонские военачальники не слишком скрывали возмущение — то ли тем, что я перс (или евнух), или же тем, что Александр не стыдился меня… Не могу сказать наверняка; быть может, все сразу.
Царь не забыл о ритуале падения ниц. Он много думал о нашем разговоре и вскоре продолжил его.
— Это необходимо изменить, — сказал мне Александр. — И не в отношении персов, ваш обычай чересчур стар для этого. Если, как говорят, его ввел сам Кир, значит, у него были на то веские причины.
— Мне кажется, Аль Скандир, он хотел примирить народы. Прежде то был мидийский обычай.
— Вот видишь! Он добивался верности от обоих народов, а вовсе не стремился подчинить один другому. Говорю тебе, Багоас, когда я вижу, как персидский властитель, чей титул восходит ко временам еще до Кира и озаряет человека своим особенным светом, кланяется мне до земли, а какой-то македонец, которого мой отец поднял из грязи и чей собственный отец кутался в овечьи шкуры, глядит на него сверху вниз, как на собаку, — в такую минуту я готов снести голову с его плеч!
— Не стоит, Аль Скандир, — отчасти натянуто рассмеялся я.
Пиршественная зала внизу была весьма велика, но комнаты наверху оказались чрезмерно узки. Александр ходил из угла в угол, подобно леопарду в клетке.
— В Македонии властители так недавно признали общего царя и начали ему подчиняться, что все еще полагают это большим одолжением с их стороны. Дома, когда мой отец был жив, он встречал заморских гостей, соблюдая утонченный этикет царского двора, но, когда я был мальчиком, наши пиршества сильно напоминали крестьянские праздники… Я догадываюсь о чувствах знатных персов. В моих жилах течет кровь Ахилла и Гектора, ведущих свой род от самого Геракла; о чем еще можно говорить?
Александр направлялся в опочивальню. Было еще не совсем поздно, но вино продолжало будоражить его. Я боялся, что ванна может остыть.
— С воинами все так просто! По их разумению, у меня вполне могут быть сноп странности, когда война не зовет меня в бой; они знают мне цену на бранном поле. Нет, это люди с положением, те, кого мне следует принимать вместе с персами… Видишь ли, Багоас, у нас дома падают ниц лишь перед богами.
В его голосе скользнуло что то, убедившее меня в том, что он неспроста заговорил со мною. Я знал Александра. Направление его помыслом не было для меня тайной. Почему бы и нет? Даже простые воины чувствовали это, пусть не совсем понимая, что именно чувствуют.
— Аль-экс-андр, — осторожно произнес я, давая ему понять, что говорю, тщательно взвешивая каждое слово, — всякий знает: оракул и Сиве не может лгать.
Царь взирал на меня пронзительным, остановившимся взглядом серых глаз. Потом распустил пояс. Я помог ему снять одеяние, и Александр вновь повернулся ко мне. Я видел, как он и задумал, след от катапульты на плече; шрам от удара мечом, идущий по бедру; багровую вмятину на голени. Воистину, эти раны истекали кровью смертного, а не кровью божества. Кроме того, Александр вспоминал, как я заботился о нем в тот раз, когда он испил дурной воды.
Его глаза встретились с моими в полуулыбке, и все же было в них нечто, к чему не могли дотянуться ни я сам, ни кто-либо другой. Возможно, это сумел сделать оракул в Сиве.
Коснувшись его плеча, я поцеловал шрам от выстрела катапульты.
— Бог всегда с нами, — сказал я.
1<<128129130>>277
В тексте попалась красивая цитата? Добавьте её в коллекцию цитат!
From Wikipedia, the free encyclopedia
This article is about the Persian minister. For other uses of the word, see Bagoas (disambiguation).
Bagoas (Old Iranian: Bagāvahyā, Ancient Greek: Βαγώας Bagōas; died 336 BCE) was a prominent Persian official who served as the vizier (Chief Minister) of the Achaemenid Empire until his death.
Biography[edit]
Bagoas was a eunuch who later became vizier to Artaxerxes III. In this role, he allied himself with the Rhodian mercenary general Mentor, and with his help succeeded in once again making Egypt a province of the Achaemenids, probably from 342 BCE. Mentor became general of the maritime provinces, suppressed the rebels in Egypt and sent Greek mercenaries to the king, while Bagoas administered the satrapies and gained such power that he was almost the real master of the Empire towards the end of Artaxerxes III’s reign (Diod. xvi. 50; cf. Didymus, Comm. in Demosth. Phil. vi. 5).[1]
Arses of Persia was the youngest son of Artaxerxes III and Atossa and was not expected to succeed to the throne. His unexpected rise to the throne came in 338 BCE as a result of the death of his father, who, according to the Greek work of Diodorus Siculus, was poisoned along with most of his family by Bagoas with the assistance of a physician,[2][3] when the vizier fell out of favour with him. A cuneiform tablet in the British Museum (BM 71537), however, suggests Artaxerxes III died from natural causes.[4]
Bagoas sought to remain in office by replacing Artaxerxes with his son, Arses (Artaxerxes IV), whom he thought easier to control. Arses remained little more than a puppet-king during the two years of his reign while Bagoas acted as the power behind the throne. Eventually, disgruntled by this state of affairs and possibly influenced by the nobles of the Royal Court, who generally held Bagoas in contempt, Arses started planning Bagoas’ murder. However, Bagoas again acted first in order to protect himself and managed to poison and kill Arses. Bagoas then raised a cousin of Arses to the throne as Darius III.
When Darius attempted to become independent of the powerful vizier, Bagoas tried to poison him too; but Darius was warned and forced Bagoas to drink the poison himself (Diod. xvii. 5; Johann. Antioch, p. 38, 39 ed. Müller; Arrian ii. 14. 5; Curt. vi. 4. 10).[5]
According to the Bibliotheca historica by Diodorus Siculus, Bagoas became very wealthy by confiscating the sacred writings of the Egyptian temples and giving them back to the priests for large bribes (Diod. XVI. 51). When the high priest of Jerusalem, Jesus, murdered his brother Johannes in the temple, Bagoas (who had supported Johannes) put a new tax on the Jews and entered the temple, saying that he was purer than the murderer who performed the priestly office (Joseph. Ant. xi. 7.1).[5]
A later story, that Bagoas was an Egyptian and killed Artaxerxes III because he had killed the living Apis (Aelian, Var. Hist. vi. 8), is without historical basis.[5]
Bagoas’ house in Susa, with rich treasures, was presented by Alexander the Great to Parmenion (Plut. Alex. 39); his gardens in Babylon, with the best species of palms, are mentioned by Theophrastus (Hist. Plant, ii. 6; Plin. Nat. Hist. xiii. 41).[5]
Plutarch reports an angry letter from Alexander to Darius, naming Bagoas as one of the persons who organized the murder of his father, Philip II of Macedon.
In fiction[edit]
- The Serpent’s Oath (2021) by A.R. Valeson portrays a historical fiction romance between King Henry VIII’s Master Secretary, Thomas Cromwell and the eunuch, Arthamaeus, inspired by the courtier Bagoas.
- Bagoas is featured as a character in the ancient Greek novel Aethiopica by Heliodorus of Emesa. In the novel, he is portrayed as a trusty eunuch servant of the Persian satrap of Memphis. In the course of events, he is captured by the Ethiopian king and assimilated as a servant in the Ethiopian court.[6]
- Bagoas is mentioned in Mary Renault’s novel The Persian Boy as the cause of the narrator’s enslavement and castration.
References[edit]
- ^ Chisholm 1911.
- ^ Briant, Pierre (2002). From Cyrus to Alexander: A history of the Persian Empire. Eienbrauns. pp. 769. ISBN 1-57506-120-1.
- ^ Diod. 17.5.3
- ^ «Collection online — Museum number 71537». The British Museum. Retrieved 2017-12-19.
- ^ a b c d
One or more of the preceding sentences incorporates text from a publication now in the public domain: Chisholm, Hugh, ed. (1911). «Bagoas». Encyclopædia Britannica. Vol. 3 (11th ed.). Cambridge University Press. p. 202.
- ^ «Elfinspell: Book VIII, Heliodorus — Chariclea’s Trial, from Aethiopica by Heliodorus -An Aethiopian Romance, translated by Thomas Underdowne (anno 1587), revised and partly rewritten by F. A. Wright, [with additional corrections in the online edition by S. Rhoads;] 300 AD Greek Novel, prose fiction, adventure and romance, third century Greek Literature, online text, free e-book on Elfinspell.com». www.elfinspell.com. Retrieved 2015-11-04.
External links[edit]
- Bagoas at Livius.org by Jona Lendering
- Aethiopica—English Translation Online
From Wikipedia, the free encyclopedia
This article is about the Persian minister. For other uses of the word, see Bagoas (disambiguation).
Bagoas (Old Iranian: Bagāvahyā, Ancient Greek: Βαγώας Bagōas; died 336 BCE) was a prominent Persian official who served as the vizier (Chief Minister) of the Achaemenid Empire until his death.
Biography[edit]
Bagoas was a eunuch who later became vizier to Artaxerxes III. In this role, he allied himself with the Rhodian mercenary general Mentor, and with his help succeeded in once again making Egypt a province of the Achaemenids, probably from 342 BCE. Mentor became general of the maritime provinces, suppressed the rebels in Egypt and sent Greek mercenaries to the king, while Bagoas administered the satrapies and gained such power that he was almost the real master of the Empire towards the end of Artaxerxes III’s reign (Diod. xvi. 50; cf. Didymus, Comm. in Demosth. Phil. vi. 5).[1]
Arses of Persia was the youngest son of Artaxerxes III and Atossa and was not expected to succeed to the throne. His unexpected rise to the throne came in 338 BCE as a result of the death of his father, who, according to the Greek work of Diodorus Siculus, was poisoned along with most of his family by Bagoas with the assistance of a physician,[2][3] when the vizier fell out of favour with him. A cuneiform tablet in the British Museum (BM 71537), however, suggests Artaxerxes III died from natural causes.[4]
Bagoas sought to remain in office by replacing Artaxerxes with his son, Arses (Artaxerxes IV), whom he thought easier to control. Arses remained little more than a puppet-king during the two years of his reign while Bagoas acted as the power behind the throne. Eventually, disgruntled by this state of affairs and possibly influenced by the nobles of the Royal Court, who generally held Bagoas in contempt, Arses started planning Bagoas’ murder. However, Bagoas again acted first in order to protect himself and managed to poison and kill Arses. Bagoas then raised a cousin of Arses to the throne as Darius III.
When Darius attempted to become independent of the powerful vizier, Bagoas tried to poison him too; but Darius was warned and forced Bagoas to drink the poison himself (Diod. xvii. 5; Johann. Antioch, p. 38, 39 ed. Müller; Arrian ii. 14. 5; Curt. vi. 4. 10).[5]
According to the Bibliotheca historica by Diodorus Siculus, Bagoas became very wealthy by confiscating the sacred writings of the Egyptian temples and giving them back to the priests for large bribes (Diod. XVI. 51). When the high priest of Jerusalem, Jesus, murdered his brother Johannes in the temple, Bagoas (who had supported Johannes) put a new tax on the Jews and entered the temple, saying that he was purer than the murderer who performed the priestly office (Joseph. Ant. xi. 7.1).[5]
A later story, that Bagoas was an Egyptian and killed Artaxerxes III because he had killed the living Apis (Aelian, Var. Hist. vi. 8), is without historical basis.[5]
Bagoas’ house in Susa, with rich treasures, was presented by Alexander the Great to Parmenion (Plut. Alex. 39); his gardens in Babylon, with the best species of palms, are mentioned by Theophrastus (Hist. Plant, ii. 6; Plin. Nat. Hist. xiii. 41).[5]
Plutarch reports an angry letter from Alexander to Darius, naming Bagoas as one of the persons who organized the murder of his father, Philip II of Macedon.
In fiction[edit]
- The Serpent’s Oath (2021) by A.R. Valeson portrays a historical fiction romance between King Henry VIII’s Master Secretary, Thomas Cromwell and the eunuch, Arthamaeus, inspired by the courtier Bagoas.
- Bagoas is featured as a character in the ancient Greek novel Aethiopica by Heliodorus of Emesa. In the novel, he is portrayed as a trusty eunuch servant of the Persian satrap of Memphis. In the course of events, he is captured by the Ethiopian king and assimilated as a servant in the Ethiopian court.[6]
- Bagoas is mentioned in Mary Renault’s novel The Persian Boy as the cause of the narrator’s enslavement and castration.
References[edit]
- ^ Chisholm 1911.
- ^ Briant, Pierre (2002). From Cyrus to Alexander: A history of the Persian Empire. Eienbrauns. pp. 769. ISBN 1-57506-120-1.
- ^ Diod. 17.5.3
- ^ «Collection online — Museum number 71537». The British Museum. Retrieved 2017-12-19.
- ^ a b c d One or more of the preceding sentences incorporates text from a publication now in the public domain: Chisholm, Hugh, ed. (1911). «Bagoas». Encyclopædia Britannica. Vol. 3 (11th ed.). Cambridge University Press. p. 202.
- ^ «Elfinspell: Book VIII, Heliodorus — Chariclea’s Trial, from Aethiopica by Heliodorus -An Aethiopian Romance, translated by Thomas Underdowne (anno 1587), revised and partly rewritten by F. A. Wright, [with additional corrections in the online edition by S. Rhoads;] 300 AD Greek Novel, prose fiction, adventure and romance, third century Greek Literature, online text, free e-book on Elfinspell.com». www.elfinspell.com. Retrieved 2015-11-04.
External links[edit]
- Bagoas at Livius.org by Jona Lendering
- Aethiopica—English Translation Online
Призрак нашей любви в Hogwarts Legacy – побочное задание, которое поведает историю двух возлюбленных, разлученных смертью. В рамках квеста потребуется отыскать сокровище, ориентируясь по специальной карте, чтобы в итоге узнать всю историю пары и получить награду.
В руководстве расскажем, как найти карту и парящие свечи, чтобы пройти задание Призрак нашей любви в Хогвартс Наследие.
Содержание
- Где найти карту с парящими свечами в Hogwarts Legacy
- Гриффиндор
- Когтевран
- Слизерин
- Пуффендуй
- Как повторно посмотреть карту с парящими свечами
- Как найти сокровище с помощью карты парящих свечей в Hogwarts Legacy
- Награда
Впервые карту можно найти во время выполнения квеста выбранного ранее факультета. Тем не менее, если пропустили карту, можете отправиться на кладбище Хогсмида и забрать ее там. Идите на север и отыщите два надгробия, стоящих рядом. На них и будет карта.
Гриффиндор
У Гриффиндора квест начинается на кладбище Хогсмида, необходимо предварительно завершить задание «Охота за недостающими страницами«, после чего сможете отыскать карту.
Когтевран
Когтевранцам потребуется пройти квест «Фамильная реликвия Олливандера«. В рамках этого поручения отправитесь в совятню. Когда разгадаете головоломку, попадете на вершину. На одной из сторон сможете отыскать карту.
Слизерин
Слизеринцам необходимо сначала завершить задание «Последняя надежда Скроупа«, именно после него квест Призрак нашей любви станет доступен. Карта лежит в сундуке внутри грота, где нужно найти Ричарда Галкрада.
Пуффендуй
Пуффендуйцам необходимо пройти задание «Узник любви» и посетить Азбакан. В рамках этого задания удастся получить карту.
Как повторно посмотреть карту с парящими свечами
Чтобы повторно посмотреть карту с парящими свечами, откройте руководство для учеников, затем раздел инвентаря, а оттуда пролистайте до второй вкладки «Предметы для заданий». Среди этих вещей и лежит карта, необходимая для квеста.
Используйте карту с парящими свечами, чтобы найти сокровище.
Как найти сокровище с помощью карты парящих свечей в Hogwarts Legacy
На карте изображен мост, вход в Запретный лес, город, летающие свечи, а также Люмос. Все эти объекты являются ориентирами или подсказами.
Для начала переместитесь к летучему пламени у входа в Запретный лес. Если на улице день, то перейдите в карту и поменяйте время на ночь. От телепорта развернитесь и идите к началу каменного моста, идущего от Хогсмида. Встаньте рядом с колонной, на которой лежит любовное письмо.
Находясь в этом месте, используйте заклинание Люмос. Сразу же появятся летающие свечи, следуйте за ними. Люмос можно отменить, чтобы быть готовым к сражениям.
Продолжайте идти за свечами, пока не пройдете мимо первой развилки. Следите за «спутником», поскольку иногда «он» делает резкие рывки вперед. Вскоре, когда слева появятся свечи, стоячие на камнях, «путеводитель» волшебника резко свернет влево.
От места, где свечи сворачивают влево, поднимитесь на гору. Дойдите до места для свидания, где стоит стол и два стула. Рядом появится сундук и множество свечек. На этом путь до сокровища закончен.
Награда
В награду за прохождение побочного квеста получите Шарф искателя сокровищ, который добавится в коллекцию косметических предметов.
Надеемся, наш гайд помог вам пройти задание Призрак нашей любви и отыскать парящие свечи в Hogwarts Legacy. Если остались какие-либо вопросы – можете задать их в комментарии, а мы обязательно ответим. Читайте руководство по всем загадкам в игре, а также обратите внимание на другие гайды по Хогвартс Наследие в соответствующем разделе сайта.
Мне тут в руки попала книга «Персидский мальчик» Мэри Рено. Книга, хотя из заглавия это и не очевидно, об Александре Македонском; именно он в центре повествования, а тот, кто зовет себя «персидским мальчиком» – рассказчик, старающийся как можно более полно передать характер великого македонца, его мысли и поступки. Персидский мальчик – это евнух Багоас, любовник Александра.
Автор книги, и это видно как по тексту, так и из авторского послесловия, тщательно изучала источники, на которых основываются биографы Александра Македонского, изучала также культуру того времени. Однако писала она не историческое исследование, а все-таки беллетристику, – и потому все описываемые события неизбежно романтизированы.
Согласно роману, Багоас был сыном благородного перса, жестоко убитого своими политическими противниками – убита была также вся семья, кроме маленького Багоаса, которого продали в рабство. В неволе мальчика оскопили и обучили искусству любви; сперва он принадлежал торговцу драгоценными камнями, затем был куплен для самого царя Дария. Молодой евнух находился при дворе Дария, когда тот собирал войско, чтобы сразиться с Александром; он сопутствовал царю, когда после поражения в битве при Гавгамелах тот бежал на восток. После гибели Дария Багоас присоединился к Александру, так как больше идти ему было некуда, а Александр славился своим великодушием. Багоас начал прислуживать Александру и влюбился в него; через какое-то время македонский царь ответил ему взаимностью.
Багоас был свидетелем того, как Александр устанавливал и упрочивал свою власть в Персии. Участвовал в восточном походе Александра. Был рядом с ним и в дни побед, и в дни неудач. Старался помочь царю и поддержать его, чем может. Безумно ревновал Александра к его товарищу с детских лет Гефестиону. Ухаживал за Александром, когда тот болел, и не покидал своего царя и возлюбленного до самой смерти…
Я сама по Александру Македонскому не специалист. Читала только его жизнеописание, составленное на основе Плутарха, ну и еще в дни моей давно ушедшей юности некий студент с исторического факультета в процессе винопития любил рассуждать о тактических резервах Александра, показывая расположение войск на поле боя при помощи пустых бутылок. Однако, так как вместе с тем студентом пила и я, то воспоминания о военном гении остались самые отрывочные… не специалист я, в общем.
Однако даже мне, неспециалисту, при чтении книги делалось понятно, что во многих местах автор сознательно освещает исторические факты так, чтобы представить Александра Македонского в как можно более выгодном свете. Если для Плутарха Александр – это бесстрашный полководец, силой обстоятельств достигший неограниченной власти и из-за этого ставший тщеславным, суеверным и даже трусливым, то для Мэри Рено Александр всегда – зримое воплощение благородства, смелости, доброты, умения любить, он великолепный боец, талантливый военачальник, мудрый политик… Те факты, которые в изложении Плутарха являются доказательством, скажем, мании величия, овладевшей Александром, автор «Персидского мальчика» преподносит совсем в другом ключе. Скажем, в жизнеописании я читала, что, возвращаясь через Персию в Вавилон после восточного похода, Александр ехал на украшенной колеснице, что всю дорогу раздавались звуки флейт и пение, а воины кружками и чашами черпали вино из огромных глиняных сосудов и пили за успешное окончание военной кампании; одни продолжали идти вперед, другие, опьянев, падали наземь, и в целом процессия напоминала более праздник в честь Диониса-Вакха, чем возвращение армии. А вот что говорит герой Мари Рено: «Пир на каждом привале и вдоволь вина; Александр посылал вперед обозный отряд, чтобы пища уже дожидалась нашего появления. Кто-то – Птолемей или Гефестион – изобрел план, чтобы заставить царя отдохнуть. Ведя тонкую игру, они не объявили Александру, что, судя по его виду, ему требуется отдых, а предложили, чтобы он, после всех свершений и выпавших на его долю испытаний, последовал примеру Диониса. Две колесницы были связаны вместе с положенным наверху помостом с кушетками, зелеными венками и красиво расшитым навесом. Прибывшие из города добрые кони весьма украсили все сооружение – и Александр не стал отказываться. Там, внутри, было достаточно места для него самого и одного-двух друзей; по дороге его шумно приветствовали войска… Из всего этого потом сотворили множество лживых рассказов с упоминанием каких-то совсем уж нелепых вакхических увеселений; но все они сводятся именно к тому, о чем поведал вам я. Дружеские уговоры, и только они, принудили Александра ехать не в седле, а на подушках».
Надо признать, что для восхваления Александра Македонского герой-рассказчик выбран как нельзя лучше. Багоас юн, восторжен и влюблен. Александр для него был и остается лучше всех. Поэтому для Багоаса логично всегда оправдывать царя, если тот делает что-то, что может не нравиться, и горячо преклоняться перед ним, когда тот поступает хорошо. Это только естественно. Я не могу утверждать, что восхищение главного героя на самом деле передает чувства автора, – однако, признаться по чести, я так думаю.
Об Александре, конечно, можно судить различно, но, насколько мне известно, все источники сходятся на том, что он обладал очень сильным обаянием и умел привлекать к себе людей. Он умел внушать уважение противникам, он умел воодушевлять и направлять массы. Возможно, именно эта его харизма и позволила Александру стать царем воистину громадной по тем временам империи.
Возможно даже, именно эта харизма сделала его таким популярным у последующих поколений. Возможно, именно отзвук личного обаяния Александра Македонского повлиял на Мэри Рено настолько, что она написала о нем такую книгу.
И это, как мне кажется, совсем не плохо. Мне даже кажется, что это прекрасно – когда сила духа одного отдельного человека и его умение привлекать сердца переживают века.
Багоас
Багоас (староиранец: Bagāvahy, Bageyas; умер 336 BC) был видным Жан-чиновником, который служил виер (главным министром) империи Ахеменидов до своей смерти.
Биография
Багоас был евном, который впоследствии стал виер Артаксерксу III. В этой роли он вёл себя с родианским милостивым генералом Ментором, и с его помощью в очередной раз сделал Египет провинцией Ахеменидов, вероятно, из 342 BCE. Наставник стал генералом приморцев, подавил восставших в Египте, и послал греческого царя Артея, который он был почти владыки Диды, коммун. в Демостхе. Фил. ви. 5).
Арсес Ха был самым молодым сыном Артаксеркса III и Атоссы и, как ожидалось, не должен был уступить трону. Его незапланированное восхождение на трон произошло в 338 году до н. э. в результате смерти его отца, который, согласно греческому сочинению Диодора Сикула, был собран вместе с большей частью своей семьи Багоасом при содействии физициана, когда ви ер попал к нему в немилость. Таблет из Кунекформы в Британском музее (BM 71537), однако, предполагает, что Артаксеркс III умер от естественных причин.
Багоас стремился остаться на посту, Артаксеркса со своим сыном, Арсесом (Артаксерксом IV), которым он считал легче управлять. Арсес оставался чуть больше, чем пуппет-царь в течение двух лет его в то время как Багоас действовал как власть за троном. В конце концов, недовольный таким положением дел и, возможно, под влиянием дворян королевского двора, которые обычно держали Багоас в t, Арсес начал планировать убийство Багоаса. Однако Багоас снова действовал первым, чтобы защитить себя, и сумел отравить и убить Арсеса. Затем Багоас вырастил двоюродного брата Арсеса на троне как Дария III.
Когда Дарий попытался стать независимым от могущественного ви ера, Багоас попытался отравить и его; но Дарий был предупрежден и заставил Багоаса сам пить яд (Диод. xvii.5; В. Анти, с. 38, 39 изд. В; Арриан II. 14. 5; Курт. vi. 4. 10).
Согласно «Hotheca historica» Диодора Сикула, Багоас стал очень благожелательным, перепутав священные сочинения египетских храмов и отдав их обратно священникам за большие брибы (Диод. XVI. 51). Когда первосвященник Иерусалима Иисус убил в храме своего брата В, Багоас (поддержавший В) положил новый налог на евреев и вошел в храм, сказав, что он чище убийцы, исполнявшего священническую должность (Иосиф. Ant. xi. 7.1).
Более поздняя история, что Багоас был египтянином и убил Артаксеркса III, потому что он убил живого Аписа (Элиан, Вар. Hist. vi. 8), не имеет исторической основы.
Дом Багоаса в Сусах, с богатыми сокровищами, был подарен Александром Македонским Пармениону (Плут. Алекс. 39); его сады в Вавилоне, с лучшими видами ладоней, упоминает Феофраст (Hist. Завод, д. 6; Плин. Нэт. История XIII. 41).
Плутарх сообщает гневное письмо Александра Дарию, называя Багоаса одним из лиц, организовавших убийство его отца, Филипа II Македонского.
В художественной литературе
- Багоас как персонаж древнегреческого романа «Этиопика» Гелиодора Эмесского. В романе он обрастает как правдивый евнячник сатрапа Мемфиса. В ходе событий он попадает в плен к этиопскому царю и ассимилирован в качестве слуги при этиопийском дворе.
- Багоас упоминается в романе Мэри Рено «Мальчик Багоас» как причина порабощения и кастрации Багоаса.
- Багоас упоминается в Arthur C. Clarke и Стивена Бакстера ‘s роман Time s Eye как поцелуй на губах Александра, акт, который был shootingAlexander’ s людей великолепно.
Внешние связи
- Ливиус, Багоас Йона Лендеринг
- Aethiopica Перевод на английский онлайн
В прошлой части я рассказывал про богов Греции и древнегреческих философах. Сегодня продолжу свою небольшую рубрику. Еще немного интересных фактов, которые я нашел.
Другие подвиги Геракла
Гераклу приписывается множество любовных связей, преимущественно с мужчинами. Есть упоминания о его любви к Дриопу, Иокасту, Филоктету, Гемону и другим. Долгое время его сердцем владел юный Иолай. По словам Плутарха, в Фивах «Иолая доныне почитают как его возлюбленного все влюбленные и на его могиле принимают заверения и клятвы от своих любимых». Гилас, сын Феодаманта, сопровождал Геракла во время похода аргонавтов, но был похищен нимфами. Другим возлюбленным Геракла был аргонавт Полифем, сын Элата. Во время совершения Гераклом восьмого подвига погиб его возлюбленный Абдер, в его честь Геракл основал город Абдеры. В городе Димы приносили жертвы возлюбленному Геракла Сострату.
Общеизвестны отношения героя Трои Ахилла с его другом-любовником Патроклом, смерть которого изменила ход Троянской войны. Оплакивая Патрокла, Ахилл от горя катается в пыли, а затем страшно мстит за его смерть.
Таким образом, древнегреческое общество не видело ничего плохого в любовной связи между представителями самого мужественного сословия.
Более того, любовь между солдатами поощрялась, так как считалось, что в этом случае они будут лучше сражаться, выручать друг друга и не посмеют бросить поле боя на глазах у своих любовников.
Как говорил Платон, «горстка любящих и возлюбленных, сражавшихся плечом к плечу, могла победить целую армию. Для любовника было невозможным бросить оружие и бежать из рядов воинов на глазах у своего возлюбленного. Он предпочтет тысячу раз умереть, чем подвергнуться такому унижению… Самых трусливых воодушевлял бог любви, и они становились равными любому смельчаку».
Знаменитый «Священный отряд» фиванцев состоял из 150 пар, связавших себя узами преданности и от того сражающимися друг за друга с чрезвычайной отвагой. В битве при Херонее, положившей конец независимости Греции, «Священный отряд» пал в полном составе, вызвав восхищение их противника — Филиппа Македонского — отца Александра Великого.
Сам Александр тоже был связан плотными, и отнюдь не только дружескими узами, со своим товарищем Гефестионом. Так, Плутарх в своем труде «Александр и Цезарь» неоднократно указывает на интимный характер их отношений. Клавдий Элиан в «Пёстрых рассказах» (III век) поясняет: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом»; указания на любовный характер связи между Александром и Гефестионом содержатся также в 24-м письме Псевдо-Диогена (обвинявшего Александра в том, что им «… управляли бёдра Гефестиона»), «Беседах» Эпиктета и т. д. Помпей Трог в эпитоме Юстина пишет про Гефестиона, что «сначала он был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами».
Друзья были настолько неразлучны, что историки прозвали Гефестиона «тенью Александра». Любовники и увлечения царя часто менялись, и только
Гефестион возвышался над всеми ними, только его место при Александре было неизменно.
Единственный, кто смог составить конкуренцию Гефестиону на ложе и в сердце великого полководца, был Багоас — персидский юноша-евнух, ставший любовником Александра.
Александр получил Багоаса от персидского вельможи Набарзана как трофей, оставшийся от царя Дария: «Набарзан, получив обещание безопасности, встретил его с обильными дарами. Среди них был Багоас, юноша-евнух в расцвете юности и красоты, которого любил Дарий, вскоре полюбил его и Александр». О влиянии Багоаса при дворе свидетельствует эпизод с казнью Орсина, сатрапа Персии.
Курций излагает дело так: «… одарив всех друзей царя превыше их собственных желаний, он не оказал никакой почести евнуху Багоаса, который своей развратностью привязал к себе Александра. Осведомленный некоторыми, насколько Багоас любезен Александру, Орсин ответил, что он угождает друзьям Александра, а не его любовникам, и что не в обычае персов почитать мужчин, пороком уподобившихся женщинам». Багоас обвинил Орсина в разорении гробницы Кира, за что вельможа был закован. Багоас, в изложении Курция, собственноручно убил Орсина.
По свидетельству Плутарха, Александр позволял себе целовать Багоаса под аплодисменты присутствующих, когда тот одержал победу в состязании хоров.
О судьбе евнуха после смерти Александра ничего не известно.
Надеюсь, был интересно и познавательно.
И еще он сказал: «Служа Дарию, я пытался вы знать об Александре все, что только можно. Всегда следует изучить своего врага заранее… Среди прочих, более полезных в то время, сведений я узнал также, что гордость македонца простирается и в его опочивальню: он ни разу не возлежал с рабом или с пленным. А потому, сдается мне, первым делом он осведомится, свободен ты и пришел ли по собственной воле». — «Что ж, — молвил я, — тогда я знаю, что ему ответить».
Крохотная пичуга села на деревянный ставень окна и запела так громко, что ее горлышко трепетало, словно в такт сердцу. Набарзан спал покойно, как если бы за его голову не была назначена награда. Он сказал еще, если только я верно помню: «Насколько мне ведомо, дважды некие просители предлагали Александру греческих мальчиков, известных своею красотой. Он же всякий раз отвергал их предложения с негодованием. Но, милый мой Багоас, ни один из угодливых подхалимов даже не подумал предложить ему женщину». Кажется, я помню, как Набарзан взял на ладонь локон моих волос (еще влажных после ванны) и задумчиво покрутил в пальцах. К тому времени мы оба уже были изрядно навеселе. «Никаких особенных усилий не нужно, — сказал он, — чтобы отвергнуть пустое имя, пусть даже стоящее рядом со словом „прекрасный“. Но плоть и кровь — о, то совсем иное дело…»
Во что превратилась моя жизнь, горестно размышлял я, с тех пор, как царь покинул нас? Увы, я владею только одним ремеслом, способным прокормить меня. Только одно у всех на уме, и у Набарзана тоже, — пусть даже он отдаст меня другому. Если отказаться, очень скоро я кончу там, где начинал в двенадцать лет…
И все-таки я страшился порвать со всем, что знал, связать остаток жизни с варварами. Кто откроет мне, как ведут себя македонцы в опочивальнях? Каковы их любовные привычки? В Сузах я познал истину: даже самая привлекательная внешность может оказаться маской, за которой таятся невыразимые ужасы. И наконец: положим, мне не удастся угодить Александру?..
Пусть так, рассудил я, неведомые опасности лучше череды несчастий, медленно и незримо впивающихся в тело, подобно проказе, пока сама жизнь не превратится в пытку, одна мысль о которой некогда могла ее оборвать. Один бросок копья: в цель или мимо. Да будет так.
Набарзан зашевелился, зевнул и, подняв голову, улыбнулся мне. Но лишь за завтраком спросил:
— И что же, в согласии ли трезвый с пьяным?
— Да, мой господин, я пойду. С одним условием: ты дашь коня, ибо мне надоело ходить пешком. И еще, коли уж ты предлагаешь меня в дар самому богатому человеку на свете, я должен выглядеть так, словно я и впрямь чего-нибудь стою.
Набарзан громко рассмеялся:
— Хорошее начало! Никогда не продавай себя задешево, особенно Александру. У тебя будет и конь, и настоящая одежда, а не эти обноски; я уже послал в Задракарту. В любом случае нам следует дать твоим ссадинам возможность затянуться. Теперь, созерцая твой лик при свете дня, вижу: путь сквозь лес не был праздной прогулкой… — Взяв за подбородок, Набарзан повернул меня к солнцу. — Пустяк, всего лишь царапины. Несколько дней, и они исчезнут.
Минуло четыре дня, прежде чем наша кавалькада спустилась с холмов к лагерю Александра.
Набарзан был сама щедрость. Мой гнедой конь с белыми гривой и хвостом оказался даже лучше, чем бедняжка Тигр; теперь я владел двумя замечательными нарядами, причем лучший из них, что был сейчас на мне, — с настоящими золотыми пуговицами и с вышивкой на рукавах.
— Прости, милый мальчик, — сказал Набарзан, когда мы тронулись в путь, — что я не могу вернуть тебе кинжал. Александр решил бы, что я посылаю к нему убийцу.
За нами гордо вышагивали нисайянские лошади в красиво украшенных сбруях и уздечках, с бахромой на чепраках… С достоинством, но скромно одетый благородным просителем, Набарзан правил конем позади меня; неторопливый в движениях и хранящий спокойствие, он выглядел не менее чистопородным, чем его лошади. Надеюсь, Митра простил мне добрые мысли о нем.
Впереди кавалькады ехал проводник — македонский военачальник, знавший несколько персидских слов.
Поднявшись на очередной холм, он остановился и, обернувшись к нам, указал вниз. Там, у реки, был разбит небольшой лагерь — Александр разделил воинство, чтобы прочесать горы и укрепить людьми опорные точки, так что сейчас его окружало только личное войско, приведенное из Македонии. Его шатер мы увидели сразу; внушительными размерами он напоминал персидский.
Набарзан шепнул мне:
— Видишь? То шатер Дария; я узнал бы его где угодно. Александр захватил его при Иссе.
О той битве он всегда говорил с горечью. Мне вспомнились воины в Вавилоне и их рассказы о том, как достойно бился Набарзан, пока царь не бежал прочь.
Мы правили сквозь лагерь под цепкими взглядами македонцев, пока не добрались до площадки перед царским шатром. Слуги приняли наших коней, и Набарзан был представлен вышедшему Александру.
Как ясно — даже теперь, спустя годы — я помню его незнакомцем! Он оказался вовсе не столь мал ростом, как представлялось мне по чужим рассказам. Конечно, рядом с Дарием он и впрямь выглядел бы мальчишкой: даже молодой македонец, вслед за ним вышедший к нам из шатра, был повыше. Нет, рост самого Александра был средним; как мне кажется, люди ждали, чтобы стать соответствовала деяниям, и разочарование уменьшало его рост в их глазах.
Артабаз говорил, даже в Персии его можно было бы назвать красавцем. Ко времени нашей встречи Александр несколько дней провел в седле, защищаясь от солнца не шляпой но открытым шлемом, и обжегся. Светлая кожа покраснела, приняв ненавистный оттенок, напоминавший нам о северных дика-рях, но у Александра не было их рыжих волос — его локоны горели золотом. Небрежно остриженные по плечи, не прямые и не курчавые, они свободно ниспадали, подобно сияющей пряже. Когда Александр обернулся к толмачу, я увидел, что черты его лица правильны, хоть и искажены пересекавшим скулу шрамом от удара мечом.
Какое-то время спустя Набарзан с поклоном указал на подарки, после чего перевел взгляд на меня. Я стоял слишком далеко, чтобы слышать его речь, но Александр тоже поглядел в мою сторону, и я впервые увидел его глаза. Их я помню, словно это случилось вчера, собственные спутавшиеся мысли — куда менее отчетливо. Я испытал нечто вроде шока и подумал про себя, что следовало получше подготовиться к подобному испытанию.
Приблизившись с опущенным взором, я пал ниц. Александр сказал поперсидски: «Ты можешь подняться». В то время он едва ли знал хотя бы пяток фраз на нашем языке, но выучил эту, наравне со словами приветствия. Он не привык, чтобы люди простирались перед ним на земле; сразу видно, от этого ему становилось не по себе. Поклонившись, мы встаем безо всякого приказа, но никто, однако, не спешил указывать царю на его ошибку.
Я стоял перед ним, опустив глаза (как то подобает в присутствии владыки), когда Александр неожиданно выкрикнул мое имя: «Багоас!» — и, застигнутый врасплох, я поднял голову, как он на то и рассчитывал.
Как добрый прохожий может улыбаться незнакомому ребенку, пытаясь прогнать его страхи, так Александр улыбнулся мне. Не поворачиваясь, он бросил толмачу:
— Спроси мальчика, пришел ли он по доброй воле.
— Мой господин, я немного говорю по-гречески, — сказал я, не дожидаясь перевода его просьбы.
— И очень даже неплохо, — Александр явно был удивлен. — Что, Дарий тоже знал греческий?
— Да, повелитель.
— Тогда отвечай на мой вопрос.
Я подтвердил, что пришел по своей воле, надеясь на честь служить ему.
— Но ты явился ко мне с человеком, убившим прежнего твоего господина. Что скажешь на это? — В глазах Александра что-то погасло. Он вовсе не старался испугать меня, но взгляд его похолодел, и этого оказалось довольно.
Набарзан отступил на несколько шагов, и Александр метнул взгляд в его сторону. Я же припомнил, что Набарзан не понимает греческого.
— О великий царь, — сказал я Александру, — Дарий был добр ко мне, и я вечно буду скорбеть о его гибели. Но властитель Набарзан — воин, и он счел ее необходимой для блага моей страны. — По лицу Александра пробежала легкая тень, словно он понял что-то. — Воистину, он раскаялся в содеянном.
БАГОАС МЕЖДУ ДАРИЕМ И АЛЕКСАНДРОМ
Как только Великий царь погиб, всплывает новый элемент, тем более интересный для нас, поскольку он не пачкает напрямую память умершего царя, но скорее приковывает к позорному столбу те «бесчестные обычаи», которые впоследствии позаимствовал Александр. Вот история, в том виде, в котором она описана лишь у Квинта Курция.
Вскоре после смерти Великого царя Александр решает продолжить свой поход и ведет свою армию на север, в Гирканию. Одним из высших военачальников Дария был хилиарх Набарзан, который принимал участие в заговоре против Великого царя. Александр получил от него письмо, в котором хилиарх клянется, что он сам не поднимал руки на своего правителя, и утверждает, что готов сдаться. «Не колеблясь, Александр принял предложение, и сообщил ему, согласно форме, принятой у персов, что тому нечего опасаться, если он придет» [108]. За ним начали сдаваться и другие, например, Фратаферн, сатрап Парфии и Гиркании, который, «сдаваясь, оказался с теми, кто бежал после смерти Дария; Александр любезно его принял» [109]. Он прибыл вскоре после старого Артабаза, который «представил, вместе с приближенными Дария, своих детей царю и множеству греческих солдат. Когда тот пришел, царь любезно протянул ему руку».
Затем Артабаз «приказал своим сыновьям приблизиться и встать справа от Александра» [110]. Написав, что царь выказал свое доверие (fides) Набарзану согласно персидским правилам, Квинт Курций имеет в виду, что царь протянул ему свою правую руку.
Но только после победоносной кампании против мардов, — по-прежнему, согласно Квинту Курцию [111], — Набарзан пришел собственной персоной сдаться царю, и именно в это время в первый раз автор вводит образ евнуха Багоаса:
«Прибыли они в один из городов Гиркании, где у Дария был дворец; там Набарзан, получив предварительные гарантии, представился царю, принеся значительные дары. В числе их был Багоас, евнух несравненной красоты и подобный только что распустившемуся цветку: он был близок Дарию (cui et Dareus adsuetus fuerat), а затем стал близок Александру (et mox Alexandres adsuerit). Его мольбы, более чем что-либо другое, побудили Александра простить Набарзана».
После констатации этого факта Квинт Курций больше не развивает эту тему. Вероятно, он торопится увести своего читателя к амазонкам и рассказать ему о тринадцати ночах любви, проведенных Александром с их царицей, а затем взяться за длинную нравоучительную речь об упадке нравов Александра и забвении им своих обычаев.
Багоас исчезает из рассказа Квинта Курция столь же неожиданно, как и появляется. Столь же внезапно он появляется снова, когда царь и его армия возвращаются из Индии и, проходя по Кармании, достигают границы Персии. Сатрап, назначенный Александром, тем временем умер, и его обязанности выполняет перс Орксин. Квинт Курций, который уже кратко говорил о нем в ходе рассказа о битве при Гавгамелах, сообщает, что этот перс был очень высокого происхождения:
«Он вел свой род от Семи Персов, он претендовал даже на родство с самим великим царем Киром [112]… Его благородство и его родство ставили его выше всех прочих варваров. Он происходил от древнего царя персов Кира; он не только сохранил наследство своих предков, но и увеличил его в течение долгого властвования» (X. 1.22-23).
Согласно обычной практике, он пришел приветствовать Александра и его людей и принес ценные подарки:
«Он поклонился царю и преподнес ему множество даров, предназначенных не только для самого царя, но и для его друзей. Он привел с собой табуны выезженных коней, колесницы, украшенные золотом и серебром, дорогие предметы и драгоценные камни, тяжелые вазы из литого серебра, а также пурпурные ткани и три тысячи золотых талантов денег».
В этих обстоятельствах произошла резкая ссора с Александром, не по поводу самих даров, но ввиду отбора Орксином возможных одаряемых:
«Но он не оказал никакого почтения евнуху (spado) Багоасу, к которому Александр питал особую физическую приязнь (qui Alexandrum obsequio corpore deuinxerat sibi). Кое-кто предупреждал его, что Багоас невероятно дорог Александру; Орксин ответил, что он оказывает уважение друзьям царя, но не его девкам, и что в Персии не принято считать мужчинами тех, кого их гнусность превратила в женщин (qui stupro effeminarentur). Этот последний услышал это, и в результате погиб представитель знатной и богатой семьи, и, между прочим, совершенно невиновный. Таким-образом, его власть была приобретена путем подлости и позора» (Х.1.25-27).
Багоас распространяет злобные высказывания относительно Орксина, сделав его подозреваемым в надругательстве над гробницей Кира. Чтобы обосновать свои высказывания, евнух без колебаний обращается к свидетельству пропавшего Дария: мол, это Дарий сообщил ему, что сокровища были зарыты в гробнице Кира. Он сумел посеять сомнения в душе Александра: «Орксин был помещен в тюрьму. Не удовлетворенный казнью невиновного, евнух сам нанес последний удар умирающему» [113]. Сообщая о его страшном конце, латинский автор старается подчеркнуть духовное достоинство, выказываемое Орксином:
«Орксин посмотрел на Багоаса: «Мне говорили, — сказал он, — что прежде женщины владычествовали в Азии; но здесь нечто новое — царствование кастрата (regnare castratum)!» Таким был конец самого благородного перса, который был не только невиновен, но также выказывал редкую щедрость по отношению к царю».
Эти отношения между Александром и Багоасом, разумеется, широко комментировались в эпоху Античности. Столь же негативно Плутарх упоминает о Багоасе в труде, посвященном опасности наличия льстецов при царях, и о различии между льстецом и другом. Это льстецы, комментирует автор, принесли ненависть и разлад в окружение Александра, который под их влиянием убивал талантливых людей — таких, как Каллисфен, Парменион и Филот. Плутарх осуждал «Ханона, Багоаса, Агесия, Деметриса», обвиняя их «в том, что они ползали перед Александром на коленях, в том, что они превратили его в подобие варварского идола» [114]. Подбор терминов очень четко соотносит труд Плутарха с контекстом у Квинта Курция, а именно, с тем эпизодом, где описывается, как Александр перенял придворные ахеменидские обычаи. Подчеркиваемое Плутархом противопоставление между другом и льстецом повторяет частично, но довольно ясно, различие, подчеркнутое Орксином (выразителем мнения Квинта Курция) между друзьями царя и теми, которых он именует проститутками и девками.
Тот же Плутарх, упоминая большие праздники, устраивавшиеся в Гедросии на обратном пути из Индии, представляет Александра несколько более своеобразно:
«Прибыв в царский дворец в Гедросии, Александр решил несколько подбодрить свою армию, устроив новые праздники. Говорят, что он присутствовал там, будучи пьяным, на состязаниях по танцам, и что его любовник (eromenos), Багоас, принимавший участие в хоре, взяв назначенный приз, пересек театр в сценическом костюме и сел около царя. Видя это, македонцы аплодировали и кричали царю, чтобы тот обнял Багоаса (philesas). Они кричали до тех пор, пока Александр не обнял его и не поцеловал (katephilesen)» (Алекс. 67.7-8).
Подобная история есть и в «Ужине софистов» Атенея, в книге XIII, которую он посвящает историям о женщинах и любви, заимствованным, как обычно, у очень большого числа авторов. Естественно, там довольно много раз упоминается любовь к мальчикам, и предпочтение таких отношений у некоторых людей. Анекдот об Александре и Багоасе в театре упомянут там со ссылкой на Дисеарха, ученика Аристотеля:
«Александр также страстно любил мальчиков (philopais). В любом случае, в своей книге «О жертве, принесенной в Илионе» Дисеарх говорит, что он был настолько полон любовью к евнуху Багоасу, что на глазах у публики, собравшейся в театре, он наклонился вперед и нежно поцеловал Багоаса, и в то время, пока толпа аплодировала и кричала, он снова опустился и обнял его как ни в чем не бывало» (XIII.603Ь).
Задавалось множество вопросов относительно влияния, которое эта история могла оказать На репутацию Александра. Страстный защитник духовного и политического величия македонского завоевателя, В. В. Тарн, боялся, что Александра могут обвинить в сексуальном извращении, поэтому в своем замечательном труде он посвятил этому деликатному вопросу специальную главу, извиняясь перед своими читателями за подобные рассуждения, как это делал при других обстоятельствах Квинт Курций, не менее озабоченный общественной и личной моралью [115]. Тарн хотел показать, что гомосексуализм Александра был только измышлением гнусных клеветников, которые полностью изобрели эту историю, чтобы навредить памяти о царе, которого они ненавидели: атаки исходили от последователей школы Аристотеля, возмущенных тем, что Александр убил Каллисфена, племянника великого философа. В своей замечательной статье (1958) Э. Бадьян, напротив, придерживался того мнения, что интерпретация Тарна явилась следствием типичных духовных постулатов викторианской эпохи, и что в действительности, в общем контексте греческих и македонских обычаев и истории завоевания, эта история была вполне внушающей доверие.
В историческом плане данные дебаты небезынтересны — вследствие того, что они иллюстрируют отношения между историком и имеющимися у него документами [116]. Но, на мой взгляд, следует отметить некоторое ученое простодушие. Легко можно найти тексты, авторы которых пытаются доказать, что Александр испытывал отвращение к любви с мальчиками, но столь же легко можно найти и такие тексты, которые доказывают, что педерастия была вполне привычной практикой. Для того чтобы сделать из Александра икону сексуальной морали, недостаточно ни укрыться за апологетическими текстами, ни рассказать историю, которая внушала бы достаточное доверие.
Для тех кому особо интересен Дарий и память о нем, вопрос историчности повествования Квинта Курция о Багоасе не является ни первостепенным, ни решающим. Более того, даже вопрос о том, был ли Багоас исторической личностью или вовсе не существовал, не является проблемой, которая должна занимать наше внимание. Выдуманный или нет, но этот эпизод добавляет некий элемент к реконструкции образа последнего Великого царя, и лишь в таковом качестве он нам полезен, поскольку во всей красе демонстрирует генезис и повествовательную структуру текстов. Нас интересует тот аспект повествования, который никогда не привлекал особого внимания, а именно противопоставление между «изнеженной» персидской монархией и «мужественной» македонской монархией. Этот вопрос высвечивает интерпретативные проблемы только при помощи обвинений, выдвинутых против Александра.
Каким бы ни был источник, использованный Квинтом Курцием, ясно, что этот эпизод следует прочитывать прежде всего как exemplum, использованный для поддержки тезиса о плохой и хорошей царской власти. В рамках собранных документов, о примерах которых мы только что говорили, пассажи Квинта Курция представляют собой прекрасно вписывающийся в общий контекст элемент. Они очень ясно выражают, что сам Багоас и отношения, которые он установил с Александром, есть всего лишь точное подобие практики, уже известной при дворе Дария: молодой евнух одновременно и эмблема, и носитель «ориентализации» Александра. В глазах Квинта Курция само существование Багоаса крайне типично для испорченной «азиатской» монархии, все символические атрибуты которой Александр намеревался воспринять.
Багоас появляется в тот момент, когда, по выражению Квинта Курция, Александр превращается в «сатрапа Дария», беря на вооружение его привычки, «роскошные и достойные осуждения»: «Он принялся страстно искать персидской роскоши и великолепия азиатских царей… Он, которого оружие персов не смогло победить, был побежден их пороками» [117].
Как все уже, наверное, знают про недавно зашедший спор по поводу Багоаса и его упоминании Курцием в нелестном свете , я нашла ещё пару фактов против таких изречений. Как оказалось, далеко ходить не надо… Нужно всего лишь открыть последние страницы «Персидского мальчика». Там уже слова принадлежат не только Мэри Рено, но и тем учёным, на основании исторических справок которых и писался весь роман.
«Первое упоминание о Багоасе принадлежит Курцию:
«Оговорив свою безопасность при встрече, Набарзан явился к нему [к Александру], принеся великие дары. Среди подарков его был и Багоас, евнух замечательной красоты и в самом расцвете мальчишества, прежде любимый Дарием и впоследствии снискавший любовь Александра [всё-таки любовь, это даже Курций признаёт. Прим. Bagoas-in-love]. Мальчик молил пощадить Набарзана, и царь с неохотой уступил его просьбе.»
В наши дни широко распространено заблуждение, что все евнухи обязательно становятся слабохарактерными и тучными. Чтобы исправить подобную ошибку, не надо обращаться далее чек к истории XVIII века и знаменитым оперным castrati, чья романтическая внешность делала их столь популярными среди тогдашних модниц. Портрет знаменитейшего из них, Фаринелли, являет нам образ молодого человека с приятными чувственными чертами лица и фигурой, которой многие сегодняшние теноры могут только позавидовать. Его биограф, доктор Берни, описывая Фаринелли годы спустя, заявляет: «Он высок и худощав, но выглядит замечательно хорошо для своих лет и к тому же полон жизни».
Второе упоминание о Багоасе отстоит от первого где-то на расстоянии в шесть лет, когда анекдот о поцелуе в театре пересказывается и Плутархом, и Афинеем. Место действия – Кармания — весьма примечательно, поскольку там Александра окружали лишь те его воины, что сражались рядом с ним в Индии и пережили переход по пустыне. После всех превратностей пути Багоас не только остаётся рядом с Александром, но и, очевидно, пользуется благосклонностью и самого царя, и подверженного ксенофобии македонского войска, что само по себе не может не удивлять. Александр всегда ценил личную привязанность к себе и платил тем же – это наиболее правдоподобное обоснование столько долгой связи.
Последнее появление Багоаса непоправимо искажено Курцием; всякий может толковать его по-своему. К счастью для репутации Багоаса, мы имеем значительное свидетельство архитектора Аристобула, восстановившего для Александра мемориал Кира. Македонский царь побывал там, впервые оказавшись в Персеполе, и собственными глазами видел погребальные дары на могиле, после чего приказал Аристобулу провести опись сокровищ (она сохранилась вместе с рассказами об опустошении гробницы, в пересказе Арриана). По Курцию, Александр посещает могилу Кира по возвращении из Индии – и находит её пустой, ибо Кир якобы был похоронен лишь с самым простым оружием; замечание, подтверждающее римскую сентиментальность, но способное немало изумить любого археолога. Багоас, затаивший зуб на Орксинса за то, что тот не послал ему взятку, придумывает несуществующую драгоценность – и обвиняет сатрапа в краже. Ни одно из преступлений, за которые Орксинс был приговорён у смерти, не упоминается, и, соответственно, он оказывается невинной жертвой. Однако, если из этой истории изъять все маловероятные детали, остаётся не так уж много. Я предположила, что Багоас всё же как-то задействован в происшедшем, имея некую обиду на сатрапа, к которой Александр проявил сочувствие. Ввиду кровавого послужного списка Орксинса я предполагаю здесь наиболее вероятную в условиях античного мира версию – кровную вражду.
Путаный сенсуализм типичен для Курция – невыносимо глупого человека, имевшего доступ к утраченным ныне бесценным источникам, которые он перетолковал по-своему ради подтверждения своей исключительно литературной и утомительно скучной концепции поведения богини Фортуны и ради множества цветастых упражнений в римской риторике (особенно выразительна сцена, в которой Александр в изысканных выражениях просит друзей удалить стрелу, застрявшую в его лёгком).
(Мэри Рено. «Персидский мальчик». Издательство «Амфора». Стр. 732-735)
Там ещё много чего интересного есть и про Курция, и про Багоаса, и про Александра, но самое важное я тут написала… И считаю, что доброе имя Багоаса осталось незапятнанным. 
From Wikipedia, the free encyclopedia
This article is about the Persian minister. For other uses of the word, see Bagoas (disambiguation).
Bagoas (Old Iranian: Bagāvahyā, Ancient Greek: Βαγώας Bagōas; died 336 BCE) was a prominent Persian official who served as the vizier (Chief Minister) of the Achaemenid Empire until his death.
Biography[edit]
Bagoas was a eunuch who later became vizier to Artaxerxes III. In this role, he allied himself with the Rhodian mercenary general Mentor, and with his help succeeded in once again making Egypt a province of the Achaemenids, probably from 342 BCE. Mentor became general of the maritime provinces, suppressed the rebels in Egypt and sent Greek mercenaries to the king, while Bagoas administered the satrapies and gained such power that he was almost the real master of the Empire towards the end of Artaxerxes III’s reign (Diod. xvi. 50; cf. Didymus, Comm. in Demosth. Phil. vi. 5).[1]
Arses of Persia was the youngest son of Artaxerxes III and Atossa and was not expected to succeed to the throne. His unexpected rise to the throne came in 338 BCE as a result of the death of his father, who, according to the Greek work of Diodorus Siculus, was poisoned along with most of his family by Bagoas with the assistance of a physician,[2][3] when the vizier fell out of favour with him. A cuneiform tablet in the British Museum (BM 71537), however, suggests Artaxerxes III died from natural causes.[4]
Bagoas sought to remain in office by replacing Artaxerxes with his son, Arses (Artaxerxes IV), whom he thought easier to control. Arses remained little more than a puppet-king during the two years of his reign while Bagoas acted as the power behind the throne. Eventually, disgruntled by this state of affairs and possibly influenced by the nobles of the Royal Court, who generally held Bagoas in contempt, Arses started planning Bagoas’ murder. However, Bagoas again acted first in order to protect himself and managed to poison and kill Arses. Bagoas then raised a cousin of Arses to the throne as Darius III.
When Darius attempted to become independent of the powerful vizier, Bagoas tried to poison him too; but Darius was warned and forced Bagoas to drink the poison himself (Diod. xvii. 5; Johann. Antioch, p. 38, 39 ed. Müller; Arrian ii. 14. 5; Curt. vi. 4. 10).[5]
According to the Bibliotheca historica by Diodorus Siculus, Bagoas became very wealthy by confiscating the sacred writings of the Egyptian temples and giving them back to the priests for large bribes (Diod. XVI. 51). When the high priest of Jerusalem, Jesus, murdered his brother Johannes in the temple, Bagoas (who had supported Johannes) put a new tax on the Jews and entered the temple, saying that he was purer than the murderer who performed the priestly office (Joseph. Ant. xi. 7.1).[5]
A later story, that Bagoas was an Egyptian and killed Artaxerxes III because he had killed the living Apis (Aelian, Var. Hist. vi. 8), is without historical basis.[5]
Bagoas’ house in Susa, with rich treasures, was presented by Alexander the Great to Parmenion (Plut. Alex. 39); his gardens in Babylon, with the best species of palms, are mentioned by Theophrastus (Hist. Plant, ii. 6; Plin. Nat. Hist. xiii. 41).[5]
Plutarch reports an angry letter from Alexander to Darius, naming Bagoas as one of the persons who organized the murder of his father, Philip II of Macedon.
In fiction[edit]
- Bagoas is featured as a character in the ancient Greek novel Aethiopica by Heliodorus of Emesa. In the novel, he is portrayed as a trusty eunuch servant of the Persian satrap of Memphis. In the course of events, he is captured by the Ethiopian king and assimilated as a servant in the Ethiopian court.[6]
- Bagoas is mentioned in Mary Renault’s novel The Persian Boy as the cause of the narrator’s enslavement and castration.
References[edit]
- ^ Chisholm 1911.
- ^ Briant, Pierre (2002). From Cyrus to Alexander: A history of the Persian Empire. Eienbrauns. pp. 769. ISBN 1-57506-120-1.
- ^ Diod. 17.5.3
- ^ «Collection online — Museum number 71537». The British Museum. Retrieved 2017-12-19.
- ^ a b c d One or more of the preceding sentences incorporates text from a publication now in the public domain: Chisholm, Hugh, ed. (1911). «Bagoas». Encyclopædia Britannica. Vol. 3 (11th ed.). Cambridge University Press. p. 202.
- ^ «Elfinspell: Book VIII, Heliodorus — Chariclea’s Trial, from Aethiopica by Heliodorus -An Aethiopian Romance, translated by Thomas Underdowne (anno 1587), revised and partly rewritten by F. A. Wright, [with additional corrections in the online edition by S. Rhoads;] 300 AD Greek Novel, prose fiction, adventure and romance, third century Greek Literature, online text, free e-book on Elfinspell.com». www.elfinspell.com. Retrieved 2015-11-04.
External links[edit]
- Bagoas at Livius.org by Jona Lendering
- Aethiopica—English Translation Online
«Багоас умоляет от имени Набарзанеса», написано мастером верного сада утешения и помощником (фламандский, активный 3-й квартал 15 века). (1450 — 1475)
Багой (древнеперсидский : 𐎲𐎦𐎡 Bagoi, древнегреческий : Βαγώας Bagōas) звали двух евнухов в суд Персидской империи в 4 веке до нашей эры. Баго Старший был придворным Дария, а позже Александра Македонского.
Содержание
- 1 Поцелуй Багоя
- 2 Вымышленные версии
- 3 Примечания
- 4 Источники
- 5 Внешние ссылки
Поцелуй Багоя
Согласно Плутарху, Багоас выиграл танцевальное состязание после перехода Македонии через пустыню Гедросиан. Македонские войска, у которых Багой был очень популярен, потребовали, чтобы царь Александр поцеловал Багоя, и он сделал это.
беллетризованные версии
- Багоас — рассказчик и главный персонаж Персидского мальчика, исторического романа Мэри Рено, в котором сочувственно ему. Он снова появляется в меньшей, но все же важной роли в сиквеле Похоронные игры.
- Еще короче он появляется в Les Conquêtes d’Alexandre Роджера Пейрефита. Пейрефит, в отличие от Мэри Рено, имеет Багоаса, едущего на битву рядом с Дариусом.
- Он также является главным персонажем в романе Джо Грэм «Кража огня», части ее серии «Нуминозный мир».. Багоас Грэма в основном такой же, как у Мэри Рено, за исключением того, что он более охотно ищет нового любовника после смерти Александра Великого.
- Его играет Франсиско Босх в Оливер Стоун фильм Александр (2004), который частично основан на произведениях Рено.
Примечания
Источники
- Афиней, Deipnosophistae, xiii; Плутарх, Параллельные жизни, «Александр», 67; Элиан, Вариа Хистория, iii. 23; Курций, Historiae Alexandri Magni, 6.5.23; 10.1.25-27
Внешние ссылки
- «Багоас умоляет от имени Набарзана», иллюстрированный пергамент Мастера Сада утешения, из коллекции музея Дж. Пола Гетти
Ну, все, что ниже написано, обдумывалось давно, просто я сейчас рисую опять в этой тематике, вот и решила выложить связные мысли на тему. У меня сегодня день разносов.
От фильма-то мне пришло четкое ясное понимание: американцам надо законом запретить снимать историческое кино (во всяком случае, не про себя, не про Америку). У меня возникло серьезное подозрение: когда из фильма вырезали все эпизоды на тему «Колин Фаррелл с кем-то трахается» (пардон за такой глагол), оказалось, что смотреть в фильме совершенно нечего.
От кастинга я вообще в ужасе. ТОЛЬКО ОДИН человек подходил для своей роли. И то не наш. Не знаю, какая доска там кому по голове упала, но на роль Багоаса искали профессионального танцора.
Вот как раз Франсиско Бош у меня вопросов как-то не вызвал.
И фигурой годится, и пластикой и на фейс, вроде, ничего. Во всяком случае, по соответствию. Тогдашние персы сильно отличались от нынешних. Багоаса, говорят, взяли во дворец Дария за его исключительную красоту. Ну, Бош, наверное, не такой уж исключительный, но танцует очень хорошо, это факт. И стервец из него получился отменный.
От всех остальных я млела. Энджи, конечно, очень классная тетка, но Олимпия из нее… ох, где вы видели такую молосску? Олимпия, вообще-то была рыжая. И Сашка тоже. Она каштановая, а сын ее – золотистый (Осветленный Колин Фаррелл, прямо скажем, не очень-то похож). Короче, невпопад суровый.
Что касается собственно Фаррелла, то я как-то сразу прицепила ему «но такой перекос лица еще не убеждает». Правда, не потянул он на Сашку. Сурово не потянул, где ему.
И так далее. И чем дальше, тем страшнее. Гефестион был натуральный македонец – черноволосый, рослый, красивый. Недаром его принимали за царя. Равшанак, когда она замуж выходила, было 16 лет. Кроме того, согды напоминали нынешних армян… по ходу, она была, возможно, блондинка. Вэл в роли Филиппа – держите меня нежно! Короче, всех мимо кассы пронесли. По какому принципу их там набирали?
А сценарий… исторического консультанта на-мы-ло, например, Македонский не общался как раз с женами. То есть, со Стратерой еще так-сяк, три слова в шесть рядов, она что-то там мыкала по-гречески, а он худо-бедно по-персидски (кстати, когда убили Дария, Стратере было лет 12. Сашке пришлось подождать, прежде, чем на ней жениться). А вот с Равшанак вообще никак. Сашка не понимал согдийский диалект, а она не понимала его персидский. Зато с Багоасом, наоборот, царь разговаривал и немало. Тот оказался весьма образованным молодым человеком и по-гречески разумел.
А теперь в коротком изложении презанятная история, которая, к сожалению, в фильме отображения не нашла. А зря – такой сюжетец…
Багоас был любимчиком Дария. И каким-то непостижимым образом во время последней битвы ему удалось уцелеть. Его подобрали греки-наемники, воевавшие на стороне персов. Они возвращались домой, поскольку их работодатель – Дарий то есть – был убит. Греки могли бы взять Багоаса как военнопленного, отвезти к себе домой и продать. Но они оказались людьми благородными и при первом же пересечении с персами передали Багоаса с рук на руки. Если конкретно, полководцу по имени Набарзан, одному из предателей, убивших Дария.
Набарзан только теперь понял, как он ошибся, убив своего царя. Думал, выслужиться перед Александром, а вместо этого попал сурово. И, главное, убегать бесполезно. Все равно он поймает и тогда хуже будет. Вот Набарзан и думал – чем от Александра отдариться? Задачка со всеми неизвестными, что подарить самому богатому человеку в Азии? Набарзан всерьез тревожился за свою голову. Он знал, что девиц Александру посылать бессмысленно – даже не глянет и отошлет назад. Пробовали дарить ему красивых мальчиков – он и вовсе в ярость приходил. Короче, не понятно, что за мужик, и чего ему надо. И тут такая удача Набарзану – Багоас свалился. Не парень, не девица, не ребенок, но и не взрослый. Короче, как из сказки «пойди туда, сам не знаю, куда, принеси то, сам не знаю, что». Идеально подходил. Да еще и самый красивый человек во всей Персии.
По версии Мэри Рено Набарзан просил Багоаса выручить его. И танцовщик так и сказал Александру, мол, он не раб, он присоединяется к свите македонцев по собственной воле. Голову свою Набарзан спас. А Багоас вот так, по доброй воле, прослужил Великому царю больше семи лет. Неизвестно, были ли у Александра романы с другими мужчинами, даже его связь с Гефестиионом толком не доказана, но Багоаса все в один голос называли его «эротос». Александр не любил демонстрировать свои привязанности на публике, но для любимца однажды сделал исключение. Этот эпизод отображен и в романе.
Багоас находился при Александре и в день его смерти, и дальше судьба все так же миловала маленького танцовщика. Дело в том, что после смерти Александра немало было людей, готовых Багоаса на тряпочки порвать. Но он все-таки сумел найти политическое убежище, на сей раз у Птолемея. И прожил долгую жизнь, теперь уже в Александрии. Был хранителем знаменитой александрийской библиотеки. Во истину, странная судьба для такого человека – в детстве он поплатился за свою внешность, из него сделали игрушку для необычных прихотей богатых людей. Что-то вроде компенсации за неполноценность, а скорее, он был просто очень умным человеком, раз сумел стать фаворитом трех великих царей.