Я долго домогался Полли Эспай. Позвольте уточнить, что моё желание этой молодой женщины по природе не было эмоциональным. Конечно, она была девушкой, способной возбудить чувства, но я не таков был, чтобы позволить своему сердцу управлять моей головой. Полли была нужна мне по дальновидно рассчитанной, целиком умозрительной причине.
Я был первокурсником юридического факультета. Через несколько лет я должен был стать практикующим юристом и был хорошо осведомлён о важности правильного выбора жены для будущей карьеры юриста. Успешные юристы, как я заметил, были почти без исключения женаты на красивых, грациозных, умных женщинах. Полли, за одним исключением, прекрасно соответствовала этим характеристикам.
Она была красива. Она ещё не достигла своих очаровательных пропорций, но я был уверен, что время пополнит их недостаток. Задатки этого уже имелись.
Она была грациозна. Грациозной я называю существо, полное изящества. У неё была прямая осанка, лёгкость походки, самообладание, что ясно указывало на породистость. Её поведение за столом было безупречно.
А вот умной она не была. Скорее, она была противоположной направленности. Но я верил, что под моим руководством она поумнеет. В любом случае, стоило попытаться.
В конце концов, легче красивую глупую девицу сделать умной, чем уродливую умную -красивой.
Моё первое свидание с Полли было по своей природе наблюдением; я хотел выяснить, как много работы мне предстоит, чтобы подтянуть её к требуемым мной стандартам. Прежде всего, я пригласил её на обед.
«Классно, замечательный обед», — сказала она, когда мы вышли из ресторана. Затем я пригласил её в кино. «Клёво, чудо, а не кино», — сказала она, когда мы вышли из кинотеатра. А затем я пригласил её домой. «Улёт! Я провела сенсационнейшее время», — сказала она, когда желала мне доброй ночи.
Я вернулся в свою комнату с тяжестью на сердце. Я глубоко недооценил сложность своей задачи. Недостаток знаний у этой девушки был ужасающим. Прежде всего её надо было научить думать. Это выливалось в проект немалых размеров, и сначала я попытался вернуть её Пете [Петя Белов — парень, который искал расположения Полли]. Но потом я поразмыслил о её явном физическом шарме и о том, как она входит в комнату, как управляется с ножом и вилкой, и решил предпринять усилие.
Я подошёл к этому, как мне это свойственно во всём, системно. Я преподнёс ей курс логики. Так случилось, что я как студент юридического факультета сам в это время проходил курс логики, поэтому мог касаться фактов «кончиками пальцев». «Полли,- сказал я ей, когда встретил её на нашем следующем свидании,- сегодня мы пойдём в бар и поговорим».
«О-о, клёво», — ответила она. Одно скажу я об этой девушке: едва ли вы найдёте другую столь покладистую.
Мы пришли в бар, университетское место свиданий, и сели под старым дубом; она выжидающе посмотрела на меня и спросила: «Так о чём мы будем говорить?».
«О логике».
Она подумала с минуту и решила, что это её устраивает. «Шик», — сказала она.
«Логика, — прокашлявшись заявил я, — это наука о мышлении. Перед тем как суметь правильно мыслить, мы должны сначала научиться узнавать частые логические ошибки. Эти ошибки мы и рассмотрим сегодня».
«Вау-вау», — вскрикнула она, радостно хлопнув в ладоши.
Я вздрогнул, но храбро продолжил. «Прежде всего давай рассмотрим логическую ошибку, называемую Dicto Simpliciter».
«Тип-топ!», — подстегнула она, усиленно хлопая ресницами.
«Dicto Simpliciter означает аргумент, основанный на ничем не ограниченном обобщении. Например: физические упражнения полезны. Следовательно, все должны заниматься зарядкой».
«Я согласна,- сказала Полли серьёзно. Я считаю зарядку замечательной. Я думаю, она формирует тело и всё прочее».
«Полли», — мягко возразил я, — аргумент является ошибкой. Физические упражнения полезны — это неограниченное обобщение. Например, если у вас больное сердце, физические упражнения могут оказаться вредными, а не полезными. Многим людям доктора предписывают не делать физических упражнений. Вы должны уточнить обобщение. Следует сказать, что обычно физические упражнения полезны, или что физические упражнения полезны для большинства людей. Иначе совершается ложный вывод Dicto Simpliciter. Понятно?»
«Нет, — призналась она, — но это кайфово. Продолжай! Продолжай!»
«Будет лучше, если ты перестанешь тянуть меня за рукав», — заявил я ей, и когда она успокоилась, продолжил: «Следующий ложный вывод, который мы рассмотрим, называется Поспешное обобщение (Hasty Generalisation). Слушай внимательно: ты не умеешь говорить по-французски; я не умею говорить по-французски; Петя Белов не умеет говорить по-французски. Следовательно, можно сделать вывод, что никто в университете Миннесоты не умеет говорить по-французски».
«Правда?, — удивилась Полли. — Никто?»
Я подавил своё отчаяние. «Полли, это ложный вывод, логическая ошибка. Обобщение делается слишком поспешно. Слишком мало примеров для подтверждения такого вывода».
«Называй ещё логические ошибки! — с волнением попросила Полли. Это даже интереснее, чем дискотека».
Я поборол вновь нахлынувшее отчаяние. Я ничего не добился с этой девицей, абсолютно ничего. Видимо, я не умею быть настойчивым. И я продолжил: «Следующим будет Post Hoc sed Propter Hoc (После этого, но не вследствие этого) (лат.). Послушай: давай не возьмём Билла на наш пикник. Каждый раз, как мы берём его с собой, идёт дождь».
«Я знаю ещё таких! — воскликнула Полли. — девушку из моего городка, её зовут Эула Беккер. Это всегда срабатывает. Стоит взять её на пикник…»
«Полли! — прервал я резко. — Это ложный вывод. Эула Беккер — не причина дождя. У неё нет связи с дождём. Ты виновата в Post Hoc, если порицаешь Эулу Беккер в связи с дождём».
«Я никогда больше не буду, — пообещала она покаянно. — Ты злишься на меня?»
Я вздохнул. «Нет, Полли, я не злюсь».
Тогда расскажи мне ещё о логических ошибках».
«Хорошо. Давай рассмотрим Противоречивые предпосылки (Contradictory Premises).
«Да, давай», — чирикнула она, радостно моргнув.
Я нахмурился, но двинулся вперёд. «Вот пример противоречивых предпосылок: если Бог может всё, может ли он создать такой тяжёлый камень, что сам будет не в состоянии поднять его?»
«Конечно!» — мигом ответила она.
«Но, если он может всё, он может поднять камень», — отметил я.
«Да-а, — произнесла она задумчиво. — Догадываюсь, он не может создать такой камень».
«Но он может всё», — напомнил я ей.
Полли почесала свою хорошенькую пустую головку. «Я совершенно запуталась», — признала она.
«Ещё бы. Потому что, когда предпосылки аргумента противоречат одна другой, нет и аргумента. Если имеется непреодолимая сила, не может быть не сдвигаемого объекта. Если есть не сдвигаемый объект, нет непреодолимой силы. Ясно?»
«Расскажи мне побольше о таких необычных вещах», — горячо попросила она.
Я взглянул на часы. «Думаю, на сегодня хватит. Сейчас я провожу тебя домой, и ты ещё раз вспомнишь всё, что узнала сегодня. Завтра вечером позанимаемся ещё».
Я доставил её в женское общежитие, и она заверила меня, что провела потрясающий вечер, а я мрачно пошагал в своё жилище. Казалось очевидным, что мой проект близок к провалу. Девушка имеет голову, непроницаемую для логики.
Но потом я передумал. Раз уж я потерял один вечер, я могу потерять и ещё один. Кто знает? Может быть, в потухшем кратере её сознания ещё тлеют горячие угольки. Может быть, я смогу каким-то образом раздуть из них пламя. Признаться, эта перспектива внушала мало надежды, но я решил сделать ещё одну попытку.
Сидя под дубом следующим вечером, я объявил: «Сегодня перед нами следующая логическая ошибка, называемая Из сострадания (Ad Misericordiam) (лат.).
Полли вздрогнула от восторга.
«Слушай внимательно, — сказал я. — Человек хочет устроиться на работу. Когда начальник спрашивает его об имеющейся квалификации, он отвечает, что дома у него жена и шестеро детей, жена безнадёжно тяжело больна, детям нечего есть, нечего носить, нет ни башмаков у них, ни постельного белья в доме, ни угля в подвале для топки печи, а на носу зима».
По слезе скатилось с каждой из розовых щёчек Полли. «О, это ужасно, ужасно», — расплакалась она.
«Да, это ужасно, — согласился я, — но это не аргумент. Мужчина совсем не ответил на вопрос начальника о его умениях, квалификации. Вместо этого он апеллировал к симпатии начальника. Он совершил логическую ошибку Ad Misericordiam. Понятно?
«Есть у тебя носовой платок?» — всплакнув, спросила она.
Я вручил ей носовой платок и попытался отвлечь её от всхлипываний, пока она вытирала глаза. «Дальше, — сказал я тщательно контролируемым тоном, — мы обсудим Ложную аналогию (False Analogy) (лат.). Вот пример: во время экзаменов нужно позволять студентам заглядывать в учебники. В конце концов, хирурги используют рентгеновские лучи для помощи им во время операции, у юристов есть записи с кратким изложением дела во время суда, у строителей есть синьки чертежей, чтобы руководствоваться ими при постройке дома. Почему же студенты не могут смотреть в учебники во время экзамена?»
«Вот самая клёвая идея, — воскликнула она с энтузиазмом, — что я услышала за столько лет!»
«Полли, — сказал я раздражённо, -это совершенно ложный аргумент. Доктора, юристы и строители не проходят испытание, чтобы проверить, многому ли они научились, а студенты проходят испытание. Это разные ситуации, и нельзя проводить аналогию между ними».
«И всё-таки я считаю, это хорошая идея», — заявила Полли.
«Чушь», — пробормотал я и продолжил упрямо: «Теперь мы рассмотрим Гипотезу, противоречащую факту».
«Звучит забавно», — отреагировала Полли.
«Слушай: если бы мадам Кюри не случилось оставить фотографическую пластину в комоде с куском уранинита, сегодня мир не знал бы о радии».
«Правда, правда, — сказала Полли, кивая головой, — ты видел кино? О, оно потрясло меня. Вальтер Пиджен такой сказочный. Я имею в виду, он поражает меня».
«Если бы ты могла забыть мистера Пиджена на некоторое время, — произнёс я холодно, — я мог бы показать, что это утверждение ложное. Может быть, кто-то другой открыл бы радий. Могло произойти множество событий. Нельзя начинать с гипотезы, которая не является правдивой, а затем выводить из неё любые приемлемые выводы».
«Следовало бы вводить Вальтера Пиджена в кинофильмы почаще, — заявила Полли. — Едва ли я видела его ещё».
Ещё один шанс, решил я. Но только один. Это предел того, что человек может вынести. «Следующая логическая ошибка называется Отравление колодца».
«Круто!» — прожурчала она.
«Два человека участвовали в дебатах. Первый встаёт и говорит: „Мой оппонент — известный лжец. Нельзя верить ни одному его слову“, …Теперь, Полли, подумай. Подумай серьёзно. Что здесь неправильно?»
Я внимательно наблюдал за ней, когда она сосредоточенно нахмурила густые брови. Внезапно проблеск разума — я увидел это впервые — появился в её глазах. «Это несправедливо, — сказала она с возмущением, — Совсем не справедливо. Какие шансы у второго человека, если первый называет его лжецом до того, как он начал говорить?»
«Правильно! — воскликнул я. На сто процентов правильно. Это несправедливо. Первый человек отравил колодец перед тем, как кто-либо мог выпить из него. Он подставил подножку своему оппоненту до того, как тот смог даже начать… Полли, я горжусь тобой».
«Подумаешь», — пробормотала она, вспыхнув от удовольствия.
«Видишь, моя дорогая, эти вещи не так трудны. Всё, что требуется — это сконцентрироваться. Думай — наблюдай — оценивай. Теперь соберись, давай переберём всё, что узнали».
«Начинай», — сказала она, взмахнув рукой.
Смягчённый осознанием того, что Полли оказалась не полной кретинкой, я начал длинный терпеливый пересказ того, что рассказал ей. Снова и снова я приводил примеры, показывал изъяны, продолжал долбёжку без остановки. Это походило на рытьё тоннеля. Прежде всего это была работа, пот и тьма. Я не имел представления, когда доберусь до света и доберусь ли. Но упорствовал. Я долбил и скрёбся, и прорывался, и наконец был вознаграждён. Я увидел проблеск света. Затем проблеск стал больше, и проникло солнце, и всё стало ярким.
Это заняло пять изнуряющих ночей, но оно того стоило. Я сделал из Полли логика; я научил её мыслить. Моя работа была завершена. Наконец она стала достойной меня. Она была подходящей женой для такого, как я, надлежащей хозяйкой моих владений, подходящей матерью для моих благовоспитанных детей.
Не надо думать, что я относился к этой девушке без любви. Напротив. Как Пигмалион полюбил прекрасную женщину, которую он сформировал, так я полюбил свою. Я решил открыть ей свои чувства во время нашей следующей скорой встречи. Пришло время изменить наши отношения от академических на романтические.
«Полли, сказал я, когда в следующий раз мы уселись под нашим дубом, — сегодня мы не будем говорить о логических ошибках».
«А, вот как», — произнесла она разочарованно.
«Моя дорогая, — сказал я, одаряя её улыбкой, — мы провели вместе пять вечеров. Мы блестяще продвинулись вперёд. Ясно, что мы хорошо подходим друг другу».
«Поспешное обобщение», — отчётливо произнесла Полли
«Прошу прощения», — сказал я.
«Поспешное обобщение, — повторила она. — Как можешь ты заявлять, что мы хорошо подходим друг другу, на основе только пяти свиданий?»
Я хмыкнул с изумлением. Дорогое дитя хорошо усвоило свои уроки. «Дорогая, — сказал я, — успокоительно похлопывая её по руке, — пять свиданий — это много. В конце концов, ни к чему съедать целый пирог, чтобы убедиться в том, как он вкусен».
«Ложная аналогия, — быстро ответила Поли. Я — не пирог. Я — девушка».
Я хмыкнул с несколько меньшим изумлением. Возможно, дорогое дитя слишком хорошо усвоило свои уроки. Я решил изменить тактику. Ясно, что лучшим подходом было простое, сильное, прямое признание в любви. Я помедлил минуту, пока мой массивный мозг подобрал подходящие слова. Затем я начал:
«Поли, я люблю тебя. Ты для меня целый мир, и Луна, и звёзды и созвездия космического пространства. Пожалуйста, дорогая, скажи, что ты предана мне, ибо, если это не так, жизнь для меня не имеет смысла. Я буду томиться, перестану есть. Буду ходить, глядя в землю, еле волоча ноги, с ввалившимися глазами».
Теперь, подумал я, сложив руки, это должно сработать.
«Ad Misericordiam», — сказала Полли.
Я стиснул зубы. Я не был Пигмалионом; я был Франкенштейном, и мой монстр впился мне в горло. Откровенно говоря, я боролся с приливом паники, поднимающейся во мне. Но любой ценой мне пришлось сохранить самообладание.
«Хорошо, Полли, — сказал я, натужно улыбнувшись, — ты, конечно, выучила логические ошибки».
«Ты абсолютно прав», — подтвердила она с энергичным кивком.
«А кто ознакомил тебя с ними, Полли?
«Ты».
«Правильно. Значит ты в долгу у меня, не так ли, дорогая? Если бы не я, ты бы и не узнала никогда о логических ошибках».
«Гипотеза, противоречащая факту», — мгновенно откликнулась она.
Я стёр испарину со своих бровей. «Полли, — проворчал я, нельзя же воспринимать всё это так буквально. Я имею в виду, что это просто учебный материал. Ты же знаешь, что всё, выученное в школе, не имеет ничего общего с жизнью».
Dicto Simpliciter, — сообщила она, шутливо показывая на меня пальцем.
Это было слишком. Я вскочил, взревев по-бычьи. «Будешь ты или не будешь моей?»
«Не буду», — ответила она.
«Почему?» — спросил я.
«Потому что сегодня я обещала Пете Белову, что буду его девушкой».
В своем рассказе «Любовь — это заблуждение» автор Макс Шульман рассказывает о попытке молодого человека использовать логику как преимущество в поисках любви. По иронии судьбы, однако, он становится жертвой собственных заблуждений. Используя сложную дикцию и сатирический тон, Шульман доказывает, что в некоторых случаях логика неприменима.
«Органическая химия — это изучение органов; неорганическая химия — это изучение внутренней части органов». — Макс Шульман
Предзнаменование было ясно с самого начала, что высокомерие и нарциссизм главного героя неизбежно приведут к его падению. Хотя главный герой не очень симпатичный персонаж, высокомерие Шульмана, превратившееся в насмешку, заставляет читать «до самого конца», чтобы увидеть, преуспеет ли вообще главный герой в своих усилиях.
То, как главный герой думает, что, поскольку он хорошо понимает, он легко может быть подходящим парнем и мужем, само по себе является логической ошибкой. Это еще раз доказывает, что даже самых умных можно перехитрить, когда дело касается любви и романтики.
Ирония и лицемерие ситуации в этой истории блестяще и хорошо построено. Мне нравится, как Шульман демонстрирует, что логика и эмоции, особенно любовь, несовместимы. И любовь, и логика могут содержать истину, но объединить эти две идеи так, чтобы они могли оправдывать друг друга, просто невозможно.
В логическом смысле можно сделать вывод, что любовь — это заблуждение. Не потому, что это чистая выдумка, а потому, что это работает. Любовь иногда игнорирует явные признаки ошибки. Обычно он не распознает наиболее очевидные предупреждения, потому что ослеплен тем, что он только хочет видеть.
Хотя в ней есть все качества заблуждения, любовь определенно не заблуждение. И это не просто обман. Это намного больше, чем просто иметь кого-то, чтобы завершить наши работы. Для многих это может быть их спасательный круг, их сдача. Потому что в этом неспокойном мире любовь — единственное, что может принести нам счастье и стабильность. Было бы несправедливо считать это заблуждением только из-за того, насколько это необъяснимо и непредсказуемо.
В рассказе главный герой должен понимать, что для создания эмоциональной связи требуется нечто большее, чем просто знания, логика или разум. Любовь и логика — две несравнимые идеи. Невозможно жить без обоих, но это было бы тщетной попыткой рассуждать о любви.
Вопросы и Ответы
Вопрос: В чем причина желания рассказчика Полли в фильме Макса Шульмана «Любовь — это заблуждение»?
Ответ: Рассказчик хотел показать Полли. Ему нравилась идея иметь партнера, чтобы он мог быть грозным в обществе. Наличие жены может означать, что человек способен нести ответственность за пределами себя, что является качеством, связанным с уважением, властью и успехом.
Вопрос: «Любовь — заблуждение» Макса Шульмана — это стихотворение или роман?
Ответ: Это небольшой рассказ.
© 2018 Кейт Гальван
Love Is a Fallacy
By Max Shulman
Max Shulman (1919–1988) was an American humorist. He graduated from the University of Minnesota in 1942 and served in the military in World War II. His writing career included several collections of short stories and a Broadway play, “The Tender Trap,” which was later made into a movie. In this short story, a logic student with romantic ambitions finds that mixing love and logic doesn’t always lead to success.
Cool was I and logical. Keen, calculating, perspicacious, acute and astute—I was all of these. My brain was as powerful as a dynamo, as precise as a chemist’s scales, as penetrating as a scalpel. And—think of it!—I was only eighteen.
It is not often that one so young has such a giant intellect. Take, for example, Petey Bellows, my roommate at the university. Same age, same background, but dumb as an ox. A nice enough fellow, you understand, but nothing upstairs. Emotional type. Unstable. Impressionable. Worst of all, a faddist. Fads, I submit, are the very negation of reason. To be swept up in every new craze that comes along, to surrender yourself to idiocy just because everybody else is doing it—this, to me, is the acme of mindlessness. Not, however, to Petey.
One afternoon I found Petey lying on his bed with an expression of such distress on his face that I immediately diagnosed appendicitis. “Don’t move,” I said. “Don’t take a laxative. I’ll get a doctor.”
“Raccoon,” he mumbled thickly.
“Raccoon?” I said, pausing in my flight.
“I want a raccoon coat,” he wailed.
I perceived that his trouble was not physical, but mental. “Why do you want a raccoon coat?”
“I should have known it,” he cried, pounding his temples. “I should have known they’d come back when the Charleston came back. Like a fool I spent all my money for textbooks, and now I can’t get a raccoon coat.”
“Can you mean,” I said incredulously, “that people are actually wearing raccoon coats again?”
“All the Big Men on Campus are wearing them. Where’ve you been?”
“In the library,” I said, naming a place not frequented by Big Men on Campus.
He leaped from the bed and paced the room. “I’ve got to have a raccoon coat,” he said passionately. “I’ve got to!”
“Petey, why? Look at it rationally. Raccoon coats are unsanitary. They shed. They smell bad. They weigh too much. They’re unsightly. They—”
“You don’t understand,” he interrupted impatiently. “It’s the thing to do. Don’t you want to be in the swim?”
“No,” I said truthfully.
“Well, I do,” he declared. “I’d give anything for a raccoon coat. Anything!”
My brain, that precision instrument, slipped into high gear. “Anything?” I asked, looking at him narrowly.
“Anything,” he affirmed in ringing tones.
I stroked my chin thoughtfully. It so happened that I knew where to get my hands on a raccoon coat. My father had had one in his undergraduate days; it lay now in a trunk in the attic back home. It also happened that Petey had something I wanted. He didn’t have it exactly, but at least he had first rights on it. I refer to his girl, Polly Espy.
I had long coveted Polly Espy. Let me emphasize that my desire for this young woman was not emotional in nature. She was, to be sure, a girl who excited the emotions, but I was not one to let my heart rule my head. I wanted Polly for a shrewdly calculated, entirely cerebral reason.
I was a freshman in law school. In a few years I would be out in practice. I was well aware of the importance of the right kind of wife in furthering a lawyer’s career. The successful lawyers I had observed were, almost without exception, married to beautiful, gracious, intelligent women. With one omission, Polly fitted these specifications perfectly.
Beautiful she was. She was not yet of pin-up proportions, but I felt sure that time would supply the lack. She already had the makings.
Gracious she was. By gracious I mean full of graces. She had an erectness of carriage, an ease of bearing, a poise that clearly indicated the best of breeding. At table her manners were exquisite. I had seen her at the Kozy Kampus Korner eating the specialty of the house—a sandwich that contained scraps of pot roast, gravy, chopped nuts, and a dipper of sauerkraut—without even getting her fingers moist.
Intelligent she was not. In fact, she veered in the opposite direction. But I believed that under my guidance she would smarten up. At any rate, it was worth a try. It is, after all, easier to make a beautiful dumb girl smart than to make an ugly smart girl beautiful.
“Petey,” I said, “are you in love with Polly Espy?”
“I think she’s a keen kid,” he replied, “but I don’t know if you’d call it love. Why?”
“Do you,” I asked, “have any kind of formal arrangement with her? I mean are you going steady or anything like that?”
“No. We see each other quite a bit, but we both have other dates. Why?”
“Is there,” I asked, “any other man for whom she has a particular fondness?”
“Not that I know of. Why?”
I nodded with satisfaction. “In other words, if you were out of the picture, the field would be open. Is that right?”
“I guess so. What are you getting at?”
“Nothing, nothing,” I said innocently, and took my suitcase out of the closet.
“Where you going?” asked Petey.
“Home for the week end.” I threw a few things into the bag.
“Listen,” he said, clutching my arm eagerly, “while you’re home, you couldn’t get some money from your old man, could you, and lend it to me so I can buy a raccoon coat?”
“I may do better than that,” I said with a mysterious wink and closed my bag and left.
“Look,” I said to Petey when I got back Monday morning. I threw open the suitcase and revealed the huge, hairy, gamy object that my father had worn in his Stutz Bearcat in 1925.
“Holy Toledo!” said Petey reverently. He plunged his hands into the raccoon coat and then his face. “Holy Toledo!” he repeated fifteen or twenty times.
“Would you like it?” I asked.
“Oh yes!” he cried, clutching the greasy pelt to him. Then a canny look came into his eyes. “What do you want for it?”
“Your girl,” I said, mincing no words.
“Polly?” he said in a horrified whisper. “You want Polly?”
“That’s right.”
He flung the coat from him. “Never,” he said stoutly.
I shrugged. “Okay. If you don’t want to be in the swim, I guess it’s your business.”
I sat down in a chair and pretended to read a book, but out of the corner of my eye I kept watching Petey. He was a torn man. First he looked at the coat with the expression of a waif at a bakery window. Then he turned away and set his jaw resolutely. Then he looked back at the coat, with even more longing in his face. Then he turned away, but with not so much resolution this time. Back and forth his head swiveled, desire waxing, resolution waning. Finally he didn’t turn away at all; he just stood and stared with mad lust at the coat.
“It isn’t as though I was in love with Polly,” he said thickly. “Or going steady or anything like that.”
“That’s right,” I murmured.
“What’s Polly to me, or me to Polly?”
“Not a thing,” said I.
“It’s just been a casual kick—just a few laughs, that’s all.”
“Try on the coat,” said I.
He complied. The coat bunched high over his ears and dropped all the way down to his shoe tops. He looked like a mound of dead raccoons. “Fits fine,” he said happily.
I rose from my chair. “Is it a deal?” I asked, extending my hand.
He swallowed. “It’s a deal,” he said and shook my hand.
I had my first date with Polly the following evening. This was in the nature of a survey; I wanted to find out just how much work I had to do to get her mind up to the standard I required. I took her first to dinner. “Gee, that was a delish dinner,” she said as left the restaurant. Then I took her to a movie. “Gee, that was a marvy movie,” she said as we left the theater. And then I took her home. “Gee, I had a sensaysh time,” she said as she bade me good night.
I went back to my room with a heavy heart. I had gravely underestimated the size of my task. This girl’s lack of information was terrifying. Nor would it be enough merely to supply her with information. First she had to be taught to think. This loomed as a project of no small dimensions, and at first I was tempted to give her back to Petey. But then I got to thinking about her abundant physical charms and about the way she entered a room and the way she handled a knife and fork, and I decided to make an effort.
I went about it, as in all things, systematically. I gave her a course in logic. It happened that I, as a law student, was taking a course in logic myself, so I had all the facts at my finger tips. “Polly,” I said to her when I picked her up on our next date, “tonight we are going over to the Knoll and talk.”
“Oo, terrif,” she replied. One thing I will say for this girl: you would go far to find another so agreeable.
We went to the Knoll, the campus trysting place, and we sat down under an old oak, and she looked at me expectantly. “What are we going to talk about?” she asked.
“Logic.”
She thought this over for a minute and decided she liked it. “Magnif,” she said.
“Logic,” I said, clearing my throat, “is the science of thinking. Before we can think correctly, we must first learn to recognize the common fallacies of logic. These we will take up tonight.”
“Wow-dow!” she cried, clapping her hands delightedly.
I winced, but went bravely on. “First let us examine the fallacy called Dicto Simpliciter.”
“By all means,” she urged, batting her lashes eagerly.
“Dicto Simpliciter means an argument based on an unqualified generalization. For example: Exercise is good. Therefore everybody should exercise.”
“I agree,” said Polly earnestly. “I mean exercise is wonderful. I mean it builds the body and everything.”
“Polly,” I said gently, “the argument is a fallacy. Exercise is good is an unqualified generalization. For instance, if you have heart disease, exercise is bad, not good. Many people are ordered by their doctors not to exercise. You must qualify the generalization. You must say exercise is usually good, or exercise is good for most people. Otherwise you have committed a Dicto Simpliciter. Do you see?”
“No,” she confessed. “But this is marvy. Do more! Do more!”
“It will be better if you stop tugging at my sleeve,” I told her, and when she desisted, I continued. “Next we take up a fallacy called Hasty Generalization. Listen carefully: You can’t speak French. I can’t speak French. Petey Bellows can’t speak French. I must therefore conclude that nobody at the University of Minnesota can speak French.”
“Really?” said Polly, amazed. “Nobody?”
I hid my exasperation. “Polly, it’s a fallacy. The generalization is reached too hastily. There are too few instances to support such a conclusion.”
“Know any more fallacies?” she asked breathlessly. “This is more fun than dancing even.”
I fought off a wave of despair. I was getting nowhere with this girl, absolutely nowhere. Still, I am nothing if not persistent. I continued. “Next comes Post Hoc. Listen to this: Let’s not take Bill on our picnic. Every time we take him out with us, it rains.”
“I know somebody just like that,” she exclaimed. “A girl back home—Eula Becker, her name is. It never fails. Every single time we take her on a picnic—”
“Polly,” I said sharply, “it’s a fallacy. Eula Becker doesn’t cause the rain. She has no connection with the rain. You are guilty of Post Hoc if you blame Eula Becker.”
“I’ll never do it again,” she promised contritely. “Are you mad at me?”
I sighed. “No, Polly, I’m not mad.”
“Then tell me some more fallacies.”
“All right. Let’s try Contradictory Premises.”
“Yes, let’s,” she chirped, blinking her eyes happily.
I frowned, but plunged ahead. “Here’s an example of Contradictory Premises: If God can do anything, can He make a stone so heavy that He won’t be able to lift it?”
“Of course,” she replied promptly.
“But if He can do anything. He can lift the stone,” I pointed out.
“Yeah,” she said thoughtfully. “Well, then I guess He can’t make the stone.”
“But He can do anything,” I reminded her.
She scratched her pretty, empty head. “I’m all confused,” she admitted.
“Of course you are. Because when the premises of an argument contradict each other, there can be no argument. If there is an irresistible force, there can be no immovable object. If there is an immovable object, there can be no irresistible force. Get it?”
“Tell me some more of this keen stuff,” she said eagerly.
I consulted my watch. “I think we’d better call it a night. I’ll take you home now, and you go over all the things you’ve learned. We’ll have another session tomorrow night.”
I deposited her at the girls’ dormitory, where she assured me that she had had a perfectly terrif evening, and I went glumly home to my room. Petey lay snoring in his bed, the raccoon coat huddled like a great hairy beast at his feet. For a moment I considered waking him and telling him that he could have his girl back. It seemed clear that my project was doomed to failure. The girl simply had a logic-proof head.
But then I reconsidered. I had wasted one evening; I might as well waste another. Who knew? Maybe somewhere in the extinct crater of her mind a few embers still smoldered. Maybe somehow I could fan them into flame. Admittedly it was not a prospect fraught with hope, but I decided to give it one more try.
Seated under the oak the next evening I said, “Our first fallacy tonight is called Ad Misericordiam.”
She quivered with delight.
“Listen closely,” I said. “A man applies for a job. When the boss asks him what his qualifications are, he replies that he has a wife and six children at home, the wife is a helpless cripple, the children have nothing to eat, no clothes to wear, no shoes on their feet, there are no beds in the house, no coal in the cellar, and winter is coming.”
A tear rolled down each of Polly’s pink cheeks. “Oh, this is awful, awful,” she sobbed.
“Yes, it’s awful,” I agreed, “but it’s no argument. The man never answered the boss’s question about his qualifications. Instead he appealed to the boss’s sympathy. He committed the fallacy of Ad Misericordiam. Do you understand?”
“Have you got a handkerchief?” she blubbered.
I handed her a handkerchief and tried to keep from screaming while she wiped her eyes. “Next,” I said in a carefully controlled tone, “we will discuss False Analogy. Here is an example: Students should be allowed to look at their textbooks during examinations. After all, surgeons have X rays to guide them during an operation, lawyers have briefs to guide them during a trial, carpenters have blueprints to guide them when they are building a house. Why, then, shouldn’t students be allowed to look at their textbooks during an examination?”
“There now,” she said enthusiastically, “is the most marvy idea I’ve heard in years.”
“Polly,” I said testily, “the argument is all wrong. Doctors, lawyers, and carpenters aren’t taking a test to see how much they have learned, but students are. The situations are altogether different, and you can’t make an analogy between them.”
“I still think it’s a good idea,” said Polly.
“Nuts,” I muttered. Doggedly I pressed on. “Next we’ll try Hypothesis Contrary to Fact.”
“Sounds yummy,” was Polly’s reaction.
“Listen: If Madame Curie had not happened to leave a photographic plate in a drawer with a chunk of pitchblende, the world today would not know about radium.”
“True, true,” said Polly, nodding her head. “Did you see the movie? Oh, it just knocked me out. That Walter Pidgeon is so dreamy. I mean he fractures me.”
“If you can forget Mr. Pidgeon for a moment,” I said coldly, “I would like to point out that the statement is a fallacy. Maybe Madame Curie would have discovered radium at some later date. Maybe somebody else would have discovered it. Maybe any number of things would have happened. You can’t start with a hypothesis that is not true and then draw any supportable conclusions from it.”
“They ought to put Walter Pidgeon in more pictures,” said Polly. “I hardly ever see him any more.”
One more chance, I decided. But just one more. There is a limit to what flesh and blood can bear. “The next fallacy is called Poisoning the Well.”
“How cute!” she gurgled.
“Two men are having a debate. The first one gets up and says, ‘My opponent is a notorious liar. You can’t believe a word that he is going to say.’ . . . Now, Polly, think. Think hard. What’s wrong?”
I watched her closely as she knit her creamy brow in concentration. Suddenly a glimmer of intelligence—the first I had seen—came into her eyes. “It’s not fair,” she said with indignation. “It’s not a bit fair. What chance has the second man got if the first man calls him a liar before he even begins talking?”
“Right!” I cried exultantly. “One hundred per cent right. It’s not fair. The first man has poisoned the well before anybody could drink from it. He has hamstrung his opponent before he could even start. . . . Polly, I’m proud of you.”
“Pshaw,” she murmured, blushing with pleasure.
“You see, my dear, these things aren’t so hard. All you have to do is concentrate. Think—examine—evaluate. Come now, let’s review everything we have learned.”
“Fire away,” she said with an airy wave of her hand.
Heartened by the knowledge that Polly was not altogether a cretin, I began a long, patient review of all I had told her. Over and over and over again I cited instances, pointed out flaws, kept hammering away without letup. It was like digging a tunnel. At first everything was work, sweat, and darkness. I had no idea when I would reach the light, or even if I would. But I persisted. I pounded and clawed and scraped, and finally I was rewarded. I saw a chink of light. And then the chink got bigger and the sun came pouring in and all was bright.
Five grueling nights this took, but it was worth it. I had made a logician out of Polly; I had taught her to think. My job was done. She was worthy of me at last. She was a fit wife for me, a proper hostess for my many mansions, a suitable mother for my well-heeled children.
It must not be thought that I was without love for this girl. Quite the contrary. Just as Pygmalion loved the perfect woman he had fashioned, so I loved mine. I decided to acquaint her with my feelings at our very next meeting. The time had come to change our relationship from academic to romantic.
“Polly,” I said when next we sat beneath our oak, “tonight we will not discuss fallacies.”
“Aw, gee,” she said, disappointed.
“My dear,” I said, favoring her with a smile. “we have now spent five evenings together. We have gotten along splendidly. It is clear that we are well matched.”
“Hasty Generalization,” said Polly brightly.
“I beg your pardon,” said I.
“Hasty Generalization,” she repeated. “How can you say that we are well matched on the basis of only five dates?”
I chuckled with amusement. The dear child had learned her lessons well. “My dear,” I said, patting her hand in a tolerant manner, “five dates is plenty. After all, you don’t have to eat a whole cake to know that it’s good.”
“False Analogy,” said Polly promptly. “I’m not a cake. I’m a girl.”
I chuckled with somewhat less amusement. The dear child had learned her lessons perhaps too well. I decided to change tactics. Obviously the best approach was a simple, strong, direct declaration of love. I paused for a moment while my massive brain chose the proper words. Then I began:
“Polly, I love you. You are the whole world to me, and the moon and the stars and the constellations of outer space. Please, my darling, say that you will go steady with me, for if you will not, life will be meaningless. I will languish. I will refuse my meals. I will wander the face of the earth, a shambling, hollow-eyed hulk.”
There, I thought, folding my arms, that ought to do it.
“Ad Misericordiam,” said Polly.
I ground my teeth. I was not Pygmalion; I was Frankenstein, and my monster had me by the throat. Frantically I fought back the tide of panic surging through me. At all costs I had to keep cool.
“Well, Polly,” I said, forcing a smile, “you certainly have learned your fallacies.”
“You’re darn right,” she said with a vigorous nod.
“And who taught them to you, Polly?”
“You did.”
“That’s right. So you do owe me something, don’t you, my dear? If I hadn’t come along you never would have learned about fallacies.”
“Hypothesis Contrary to Fact,” she said instantly.
I dashed perspiration from my brow. “Polly,” I croaked, “you mustn’t take all these things so literally. I mean this is just classroom stuff. You know that the things you learn in school don’t have anything to do with life.”
“Dicto Simpliciter,” she said, wagging her finger at me playfully.
That did it. I leaped to my feet, bellowing like a bull. “Will you or will you not go steady with me?”
“I will not,” she replied.
“Why not?” I demanded.
“Because this afternoon I promised Petey Bellows that I would go steady with him.”
I reeled back, overcome with the infamy of it. After he promised, after he made a deal, after he shook my hand! “The rat!” I shrieked, kicking up great chunks of turf. “You can’t go with him, Polly. He’s a liar. He’s a cheat. He’s a rat.”
“Poisoning the Well,” said Polly, “and stop shouting. I think shouting must be a fallacy too.”
With an immense effort of will, I modulated my voice. “All right,” I said. “You’re a logician. Let’s look at this thing logically. How could you choose Petey Bellows over me? Look at me—a brilliant student, a tremendous intellectual, a man with an assured future. Look at Petey—a knothead, a jitterbug, a guy who’ll never know where his next meal is coming from. Can you give me one logical reason why you should go steady with Petey Bellows?”
“I certainly can,” declared Polly. “He’s got a raccoon coat.”
* * *
«Любовь — это заблуждение» Макса Шульмана — это рассказ о соседях по комнате в колледже Университета Миннесоты Доби Гиллисе и Пити Берче. В сказке Доби инициирует обмен мнениями, чтобы принести пользу им обоим, что в конечном итоге приводит к обратным результатам на него, чтобы бросить вызов его логике.
Доби знает, что его сосед по комнате жаждет пальто из енота, которое он не может себе позволить, такое, которое носят все «большие люди» в университетском городке. Доби, начинающий юрист, хочет, чтобы красивая девушка стала его будущей женой и помогала процветать его карьере юриста. У отца Доби есть енотовидное пальто на чердаке, поэтому Доби предлагает обменять его на Полли Эспи, любимую девушку Пити. Пити соглашается на обмен, но Полли решает остаться с ним, потому что теперь у него есть желанная шуба из енота. Согласно базе данных Internet Movie Database, в 2010 году рассказ был представлен как короткометражный фильм.
March 3, 2012
Uncategorized
This short story is about two roommates, who need each other. One favors materialistic objects, and wishes he had a raccoon coat, and the other favors looks, and beauty, and wishes he had a certain girl to go steady with. The main character studying at a law school, cant help but think about who his wife will be one day, hoping it will be Polly Espy. Polly Espy is well known by his roommate, and after bribing him with the raccoon coat he asked to take Polly on a date. Polly doesn’t have that much intelligence so he makes it his mission to teach her a few lessons. After going on five dates, and asking her to go steady with him, Polly denies him by using all the knowledge he had taught her. At first he laughed at it, until she mentioned that the reason why they couldn’t go steady was, because she promised his roommate Petey, she would with him. The story ends by him asking Polly to explain why she should go steady with Petey, and her reply was, “He’s got a raccoon coat.” Since the story did ended on this note. We can’t help but to make our own conclusion.
I believe after this, he was feeling hurt, and betrayed by his roommate. He had made Petey a deal, and that deal was to exchange the raccoon coat , for Polly. In the end Petey ended up winning, because he got both Polly, and the raccoon coat. Although it wasn’t a competition between them, Petey betrayed him, by not following through with their deal. This story teaches us the lesson about materialistic objects, and true friendship. It shows that some people would risk certain things in their life, for an object.