Море ошибок не прощает кто сказал

На первый взгляд он был неудачником по всем параметрам. Ему катастрофически не везло. Все корабли, на которых он служил, так или иначе потеряны или разобраны еще при его жизни.

Его постоянно обходили чинами и наградами. Он был свидетелем и непосредственным участником одного из самых позорных эпизодов истории русского флота. Он знал, что такое плен и тюрьма. И тем не менее его имя носит целое море и значительная часть побережья полуострова Таймыр. Был еще разведывательный корабль ВМФ СССР. Но — именно что был. Такое впечатление, что магия «неудачного» имени воздействовала даже на корабли — судно связи проекта 850, ССВ «Харитон Лаптев», было затоплено в 1992 году.

Но вот море Лаптевых и берег Харитона Лаптева никуда не делись. Равно как и память об этом человеке. К сожалению, она стала несколько куцей — его биографию не столько рассказывают, сколько обозначают невнятной скороговоркой. Да и ту стараются уложить в маловразумительное «русский полярный исследователь». Меж тем Харитон Прокофьевич Лаптев происходил из старинного дворянского рода. Впрочем, старинным он может считаться лишь по нынешним меркам. В 1700 году, когда на свет появился маленький Харитон, Лаптевы владели своей вотчиной, деревенькой Пекарево Слауцкого стана Великолукской провинции, едва ли семь десятков лет. Что не мешало им возводить свой род к легендарному адыгейскому князю Редеде. Тому самому, чье единоборство с русским князем Мстиславом Храбрым воспето в «Слове о полку Игореве»: «И зарезал Мстислав Редедю пред полками касожскими». Таким происхождением действительно можно было гордиться. Кстати, от того же Редеди ведется и другая прославленная флотом русская фамилия — Ушаковы. Более того, изрядно постаревший Харитон Прокофьевич, будучи преподавателем Морского кадетского корпуса, наставлял в навигацкой премудрости маленького Федю Ушакова, будущего великого флотоводца и даже святого.

ОТ НЕДОРОСЛЯ ДО МИЧМАНА

Но это было потом. Пока что Харитон и сам ходит в недорослях. Учится у местного попа чтению, письму, началам арифметики, а у отца… Чему там можно было научиться? Отец владел деревней в пять дворов, где жили всего лишь 17 крепостных душ. Так что помещичье хозяйство Лаптевых мало чем отличалось от мужицких. Харитону приходилось не только упражняться в умении его вести, но и самому участвовать в крестьянских работах.

Иными словами, перспектив никаких. Но тут очень кстати подоспел указ Петра I 1715 года о недорослях. В частности, «дворянские недоросли новогородских, псковских, великолукских и иных северных провинций, яко живущие при водяных сообщениях» попадали в первый набор только что организованной Морской академии. О конкурсах и экзаменах даже не помышляли — кадровый голод молодого русского флота был слишком велик. Харитона и его двоюродного брата Дмитрия зачисляют без проблем.

Здесь, как и в случае со «старинным родом», нужно внести некоторые поправки. Академия. Звучит солидно и весомо. На деле же это заведение по нынешним стандартам недотягивало даже до мореходного училища и напоминало обучение по системе «взлет-посадка, а остальное — лишнее». Полный курс — всего лишь три года. Список предметов вызывающе скуден и предельно рационален. Никакой военной истории. Никакой тактики и стратегии. Арифметика, геометрия, тригонометрия, астрономия. Навигация как таковая — «счисление пути судна». Плюс штурманское дело, устройство и парусное вооружение кораблей, а также азы их строительства.

В результате выпускникам даже не присваивалось офицерского звания — добирать недостающие навыки и умения им приходилось уже на службе, по ходу дела. Что вполне понятно — шла Северная война, шведский флот был еще слишком силен, а недоученный человек в строю все же лучше, чем пустое место.

Так что два года Харитон прослужил на Балтике гардемарином и первый сколько-нибудь приличный чин получил лишь в 1720 году. Зато в «унтер-офицеры и подштурманы» его произвел сам Петр. Честь великая. Но на карьере это не сказалось никак. До мичмана, а это первый, низший офицерский чин, ему оставалось еще шесть лет. Они не были совсем уж пустыми. Скорее наоборот — масса возможностей. Например, флотская миссия в Италию длиною в целый год. Кому иному это стало бы отличной стартовой площадкой. Харитон же все больше думал не о военных делах и не о продвижении по службе, а о проходимости норвежских шхер — именно они по какой-то загадочной причине запали ему в душу. И еще о морских картах — у мичмана оказались явные способности к рисованию. На что, впрочем, никто не обратил внимания — то война, то поход, здесь не до рисунков, здесь надо лямку тянуть.

ИЗ АРЕСТАНТОВ — В ПРИДВОРНЫЕ

Мичманом он оставался и в возрасте 34 лет, когда судьба дала ему еще одну возможность отличиться. Война за польское наследство обещала быть легкой прогулкой. Провозгласивший себя королем французский ставленник Станислав Лещинский уже бывал не единожды бит. Всего-то и дел, что осадить польский порт Гданьск, где находился самозваный король, с суши и блокировать его с моря. Для обеспечения блокады в 1734 году в море вышел русский флот. В частности, фрегат «Митава».

Впоследствии, при разборе полетов, имя самого младшего офицера этого корабля, мичмана Харитона Лаптева, упоминалось редко. Тем не менее он, равно как и остальные 192 человека команды, по Морскому уставу Петра Великого должен был «подвергнуться смертной казни через расстреляние». Причем, если судить формально, наказание было заслуженным. Злополучный фрегат стал первым в отечественной истории боевым кораблем, который без единого выстрела сдался противнику и спустил флаг.

Согласно морскому праву, военный корабль может остановить для досмотра любое судно, если заподозрит его в пиратстве. Именно этим пунктом воспользовалась французская эскадра из пяти кораблей, когда обнаружила одинокий фрегат. Он шел под шведским флагом. Завидя патруль, странный корабль спустил шведский флаг и поднял русский. После недолгой погони судно было окружено. Французы потребовали к себе на борт капитана. Русский офицер Петр Дефремери спокойно сел в шлюпку и отчалил. У него потребовали сообщить цели крейсерства и показать капитанский патент, угрожая в противном случае признать капитана пиратом. Дефремери предъявил патент и заявил, что возвращается на свой корабль, однако в ответ услышал, что французы задерживают русский фрегат, поскольку в данный момент они служат Станиславу Лещинскому, который ведет военные действия с Россией. «Митаву» обложили шлюпки и баркасы с абордажными партиями, которые «российских вооруженных служителей насилием развезли по своим кораблям, обобрав письма и багаж, и фрегат отдали под свой конвой». В их числе был мичман Лаптев.

Поступок французов можно трактовать и как военную хитрость, и как подлость. Поведение русского капитана — как излишнее доверие к морскому праву или крайний идиотизм. В любом случае команда фрегата была ни в чем не виновата. В конце концов, вернувшиеся из плена моряки «были одеты в рванье, до крайности обобраны и выглядели сильно оголодавшими». Тем не менее Харитон провел на родине в тюрьме целых два года — именно столько длилось разбирательство. Единственный плюс — офицерам дозволялось пользоваться библиотекой. В течение этих лет Лаптев занимался любимым делом — упражнялся в составлении и рисовании морских карт.

Он, как и остальные члены команды, был все же оправдан. Шла война с Турцией, и пускать в расход кадровых морских офицеров казалось расточительством. К тому же его картографические штудии были замечены и приняты во внимание. Восстановленный в правах мичман отправляется на Дон и к Азовскому морю «для изыскания места, удобнейшего к судовому строению». А вернувшись, внезапно получает высокое, даже высочайшее назначение — теперь Харитон Лаптев командир придворной яхты «Декроне».

ИЗ ТЕПЛОГО МЕСТА — В ЭКСПЕДИЦИЮ НА КРАЙ ЗЕМЛИ

Казалось, судьба наконец-то сменила гнев на милость. После всех злоключений, после плена, тюрьмы и провала карьеры получить к 37-летию по-настоящему царский подарок. Императрица Анна Иоанновна держит яхту лишь для престижа, потому что «так положено». За все годы своего правления она не совершила не то что ни одного вояжа — даже ни одной захудалой морской прогулки, хотя бы в Кронштадт. Но ассигнования на придворное судно поступали, и немалые. А отчета по средствам почти не требовали. Это не просто синекура — это золотое дно! Особенно для пожилого по тем меркам мичмана, который детство и отрочество провел в мужицких холщовых портах. К тому же Лаптев, выйдя из тюрьмы, женился. Да как — на бесприданнице, что была его моложе на двадцать лет. Самое время превратить захудалую вотчинную деревушку в нормальное поместье. А то и прикупить еще пару-тройку деревень да крепостных душ этак с пятьсот — казна не обеднеет.

Так думали и так поступали многие, не видя в казнокрадстве ничего зазорного. Но придворную службу Лаптев использовал иначе. Будучи вхож в высочайшие круги, он часто виделся и беседовал с почти всесильным вице-канцлером Остерманом. Поскольку тот занимался в числе прочего и флотом, в его ведении была Камчатская экспедиция, которой командовал Беринг. Остерман ею явно тяготился и имел неосторожность пожаловаться, что помянутый Беринг похоронил уже двух отрядных начальников.

Реакция Харитона Лаптева была мгновенной. А по мнению окружающих, еще и безумной. «Понеже ныне в Камчацкой экспедиции есть ваканцыи, прошу меня от флота лейтенанта пожаловать и послать в вышереченную экспедицию».

Чем руководствовался Лаптев, принимая такое решение, понять почти невозможно. Добровольно оставить придворную должность и проситься на верную смерть! Немыслимо. Если не брать в расчет самый простой резон. Он наконец-то обнаружил свое предназначение. То самое настоящее дело, ради которого можно и даже нужно бросить все, поскольку иначе окажется, что жизнь прожита впустую.

В марте 1738 года, оставив свою Наталью и совсем маленького сына в родовом сельце, Харитон отправляется в путь. Раньше он прикасался к Большой Истории случайно, лишь по приказу вышестоящих. Теперь он сам — Большая История. Или еще один безымянный холмике в вечной мерзлоте — это уж как повезет.

ИЗ АВАНТЮРИСТА — В ПОЛКОВОДЦЫ

Пунктир на карте — самый наглядный вариант. Весна 1738-го — последним санным путем Харитон прибыл в Казань. Далее — Кама и Чусовая. Тюмень. Тобольск. Река Лена, поселок Усть-Кут. Зимовка. И наконец пункт назначения — Якутск. Дубель-шлюпка, тоже «Якутск». Путешествие длиной в год понадобилось для того, чтобы только выйти на старт.

Экипаж, 47 человек, отнесся к новому командиру с опаской и подозрением. Из столицы. Придворный. Строг или нет? Самодур или дельный?

Поначалу склонялись к тому, что самодур. Привез казну. Вскрыл ящик. Выдал жалованье, которое не выплачивали уже более года. Однако пить запретил под страхом сурового наказания. Зачем-то взял на борт упряжку с ездовыми собаками и корм для них, чего прежние командиры никогда не делали, — это было против всех уставов. А вот людской припас сократил — поначалу его вес составлял 64 тонны, после загрузки собак и их пайка — 59 тонн.

В плавание отряд, включавший в себя, помимо дубель-шлюпки, ялбот с дровами, дощаник с припасами и каяк с мукой, отправился 8 июня. Все шло неплохо и по плану. Из устья Лены на взморье вышли 19 июля. Далее — строго на север. Новые острова и земли. Лаптев, в отличие от предшественников, отлично понимал, что открытие только тогда полноценно, когда получает собственное название. Он следовал примеру испанских мореплавателей, которые новооткрытым землям давали имена святых. Святцы у Харитона были всегда под рукой. Карта украсилась именами св. Павла, св. Игнатия, Преображения, св. Петра, св. Андрея, св. Фаддея, св. Самуила… Но уже 21 августа «Якутск» уперся в сплошной лед. Пути на север больше не было. Или был?

Команда уже успела понять, что их новый командир не придворный щеголь. Но всю мужицкую предусмотрительность, всю практическую сметку Лаптева оценили только сейчас. Без собак не было бы ни единого шанса узнать, насколько далеко простираются эти льды. А так суточная разведка геодезиста Чекина на собачьей упряжке показала, что пути все же нет. И надо не играть в героев, а сворачивать на зимовье, к устью реки Хатанги и далее вверх по течению.

Место нашли 28 августа — весьма вовремя, поскольку настоящие морозы ударили уже 15 сентября. За этот короткий срок успели построить неплохую базу — пять жилых домов, а также «пушечный, парусный, провиантский и иные анбары». Сложили печи из сланцевых плит. Иными словами, подготовка к зиме была проведена быстро и искусно. Свидетельством тому судовой журнал, в котором отмечено, что из 47 человек за зиму умер только один: «20 октября помре Якуцкого полку солдат Гаврила Баранов, который был обдержим французскою болезнью».

А вот цинга, она же скорбут, этот бич арктических широт, экспедицию Лаптева не затронула. По собственной инициативе он ввел в рацион любопытный продукт — воду, настоянную на горохе и крупах. Применялся также настой распаренной хвои. Не брезговали поучиться у местных — многие якуты пили свежую оленью кровь.

Первая зимовка прошла благополучно. Теоретически можно было бы снова и снова пытаться штурмовать Северный Ледовитый океан в поисках морского пути. Но главным заданием все же оставалось картографирование. И Харитон Прокофьевич поступил в полном соответствии со старинной военной мудростью: «Хороший полководец воюет не криком «ура!», а лопатой и кашей».

ТРИУМФ НОВОЙ СТРАТЕГИИ

В течение зимовья он продумывал свою полярную стратегию. Впоследствии ее в общих чертах повторят многие исследователи, вплоть до покорителей Северного и Южного полюсов.

Прежде всего он пришел к выводу, что морской путь короче и на первый взгляд проще, однако море ошибок не прощает. А потому следует утроить количество собачьих упряжек и продублировать их оленьими. Заранее предусмотреть варианты отступления и на ключевых позициях устроить дровяные и продуктовые склады. Ну и разумеется, разведка и сбор информации. А это значит плотный контакт с местным населением. В Туруханск и Якутск были посланы «матрозы» для пополнения запасов холста, сукна, бисера и табака — самых ходовых валют среди местных якутов и долган.

Впрочем, к новому штурму океана готовили и корабли. Но второй морской поиск оказался коротким и безрезультатным. Стихии в 1740 году явно были против — лед на Хатанге сошел лишь 12 июля. А уже 12 августа дубель-шлюпка «Якутск», не совершив ни одного открытия, оказалась затертой во льдах. Начался дрейф. Он был недолог и, по сути, представлял собой отчаянные попытки спасения судна — льды сдавили корпус и сломали его в нескольких местах. Что бывает за несоблюдение Морского устава Петра Великого, Лаптев уже знал. И потому «Якутск», как и положено, боролся за жизнь «до елику возможно будет». Доходило до самопожертвования: «Засыпали пробои мукой, но тем пособу не получили, что- бы унять течь». 15 августа «Якутск» затонул. На берегу оказались вымокшие, замерзшие люди, которые тем не менее смогли спасти солидную долю запасов с погибшего судна. Теперь надо было думать лишь о выживании.

Здесь снова, и уже в который раз помогли опыт и изворотливость лаптевского ума. Он приказал спешно вырыть круглые ямы, выстлать в них дно плавником, а из остатков такелажа и парусов соорудить перекрытия, которые поверху еще завалили дерном. Получились, по его словам, «юрты земляные» с печами-каменками. В принципе, такие жилища могли выдержать полярную зиму.

И они выдержали. Однако второй раунд противостояния Лаптева и Арктики закончился с прискорбным результатом. От холода и болезней умерли три человека. Один раз командир был вынужден применить силу: «Солдат Годов и матроз Сутормин работать отказались, говоря, что все едино померзнем и не дойдем до зимовья, за что штрафованы были кошками».

Задания Адмиралтейств-коллегии также никто не отменял. Съемка местности, ради которой и затевалась вся экспедиция, так и не была проделана.

Вот тут в полной мере сказалась новая, еще толком не опробованная стратегия Лаптева. Отряд был разбит на три группы — штурмана Челюскина, геодезиста Чекина и самого Лаптева. Кампания 1741 года начиналась поистине новаторски. Вместо кораблей — собачьи и оленьи упряжки. Вместо уставной европейской или, на худой конец, русской одежды — местные комбинезоны-парки. И строгий наказ — кроме собственно картографирования заниматься еще и сопутствующими делами. Например, сбором этнографических сведений, по возможности — описанием флоры и фауны, а также кое-каких полезных ископаемых.

Это был триумф. За весну 1741-го был положен на карту неизведанный морской берег между устьями рек Нижняя Таймыра и Енисей. Весной 1742 года Челюскин дошел до самой северной точки Евразии, а потом сомкнул свой маршрут со съемкой предыдущего года. Стало ясно, что экспедицией открыт полуостров. Теоретически задание можно было считать выполненным. Но Лаптев по личной инициативе предпринял поиск во внутренние районы полуострова. В том же 1742 году 8 февраля он стартует из Туруханска. А 19 марта оказывается уже в районе нынешнего Норильска: «Приехали на устье реки Норыльской, по которой ехали вверх 10 верст в Норыльское зимовье ночевать». Если верить журналу, получается, что зимовье располагалось в том месте, где в реку Норильскую впадает речка Валёк. То есть примерно там, где сейчас находится одноименный поселок. Заложив петлю по Таймыру и блестяще описав внутренние районы полуострова, особенно озерные, Лаптев отправился в обратный путь. 20 июля в городе Мангазейске его настиг Челюскин. «7 августа вышли из Мангазеи на дощанике, 6 сентября 1742 года прибыли в город Енисейск». В журнале отряда Харитона Лаптева на этом ставится точка.

ИЗ ГЕРОЕВ — В ЗАБВЕНИЕ

Но не в жизни. Он торопился отчитаться об экспедиции. Он сделал больше, чем было приказано. Кроме карты неизведанных доселе земель, Лаптев привез в столицу самое ценное — знание о том, как можно без потерь или с потерями малыми жить и работать в невыносимых условиях. Он понял алгоритм исследования Арктики. Он разработал внятную и доступную стратегию, которую можно претворить в жизнь.

Он не учел одного. Сменилась власть. Принято считать, что правление Анны Иоанновны было кромешным мраком коррупции и казнокрадства, отягощенных неметчиной и лично «исчадием ада Бироном». Анну сменила «дщерь Петрова», новая императрица Елизавета. С ней связывали самые радужные надежды. Но тщетно.

Внезапно оказалось, что Великий Северный проект, частью которого была экспедиция Лаптева, был возможен лишь при «мраке бироновщины». Да-да, Анна Иоанновна оставила по себе государственный бюджет с профицитом в два миллиона рублей — сумма гигантская. На два миллиона в свое время Петр Великий смог полностью переформатировать российскую армию и создать флот. Логично было бы предположить, что его родная дочь продолжит дело.

Но Лаптева с его докладом при новых порядках приняли крайне сухо. Вот выдержка из заседания Адмиралтейств-коллегии: «4 ок- тября 1743 года. Слушали лейтенанта Харитона Лаптева доношение… и приказали оное доношение, морскую карту и другую меньшую… с описанием, принять к наряду и внести в генеральный о Камчацкой экспедиции экстракт. Отсель его, Лаптева, определить в здешнюю корабельную команду…»

Всё. То есть совсем. Ни благодарности за дополнительную работу, ни наград. Да что там награды — всех, вернувшихся из экспедиции, считали «промотчиками казны», так что Харитону пришлось отдельно подавать отчет о потраченных средствах. Когда же речь зашла о том, что теперь стало понятно, как именно можно продолжать исследование Арктики, вопрос был поставлен и того жестче: «На подобные прожекты денег в казне нет». Оно и ясно — новая императрица была нацелена на другой «прожект» — не менее амбициозный. Затевалось строительство нового Зимнего дворца, нынешнего Эрмитажа. Исследованиям новых земель не было места при новой власти.

Место едва нашлось самому Харитону. Следующий чин, капитана второго ранга, он получил лишь спустя семь лет, в 1750 году. Дальше была обычная лямка солдата. Преподавал в Морском корпусе. В Семилетнюю войну командовал линейным кораблем, участвовал в осаде прусского города Кольберг. Капитана первого ранга получил уже при восшествии на престол Екатерины II — в 1762 году. Незадолго до этого стал обер-штер-кригс-комиссаром Балтийского флота. То есть заведующим всеми интендантскими делами. Снова более чем хлебная должность. И снова Лаптев, вместо того чтобы набивать карманы, служит на совесть. А в родовом сельце Пекарево большие проблемы. Сосед, помещик Авраам Абарютин, захватил часть земель, тяжба идет уже который год, а денег на взятки судейским взять неоткуда…

Смерть пришла к Харитону Прокофьевичу 21 декабря 1763 года. Уже не к капитану — к помещику. Похоронили его без воинских почестей у деревенской часовни. Списками с его карт пользовались еще полтораста лет — настолько они оказались точны. Но автор уже не был никому интересен. Имя самого Харитона Лаптева на географических картах окончательно закрепилось лишь в советское время.

Фотография на обложке: Сергей Горшков
Текст: Константин Кудряшов
Иллюстрации: Наталья Олтаржевская