Ошибки это не страшно

Хотите знать, почему можно делать ошибки и не бояться этого? В данной статье мы постараемся подробней разобраться с тем, откуда пошло понятие «допускать ошибки – плохо», и насколько это верное предположение. Зачем надо делать ошибки? Об этом узнаете дальше. “Худшая ошибка, которую можно совершить в жизни, — все время бояться совершить ошибку.” Элберт Хаббард

Что же такое ошибка? Зачем надо делать ошибки?

Неверно принятое решение, ситуация, в которую бы вы не захотели попасть снова, все это можно назвать ошибкой. Но анализируя свои промахи, вы учитесь на них. К, примеру, вы купили просроченный продукт, не удосужившись посмотреть на дату, предложили друзьям-вегетарианцам мясные котлеты, испортив этим себе и им праздник.

Осмыслив результат своих ошибок, вряд ли вам захочется повторить их снова, поэтому в следующий раз перед покупкой вы посмотрите дату изготовления, а ваши друзья уйдут от вас в приподнятом настроении. Вроде эффект положительный, но люди все равно опасаются делать ошибки. Такая боязнь появляется еще в детстве, когда есть страх перед порицанием за промахи от родителей и учителей.

Благодаря такой постановке, общество делает нам «медвежью услугу» — не давая учиться на собственных «шишках». «Не ошибайся» — говорили нам учителя и снижали оценки, а дома родители повторяли их слова и ругали нас. Не только этот, но другие стереотипы, в дальнейшем, очень мешают нам научиться нравиться людям. Как же это исправить? Ошибаться!

Так ли плохо ошибаться? Надо ли делать ошибки?

Я, к примеру, не могу себе представить мир, в котором никто и никогда не допускает промахов. Мир – идеальный. Со временем в нем начнется деградация. Отсутствие ошибок повлечет за собой нежелание совершенствоваться и развиваться. Понятно, что допустив ошибку, мы чувствуем себя неловко, да и на душе не приятно. Но следует подумать о том, что приобретенный с ней опыт поднимет нас на ступень выше. И отнестись к этому положительно. Тогда, все то, чему нас учили с детства будет иметь другой смысл.

Чтобы ответить на данный вопрос достаточно почитать цитаты великих людей об ошибках. Думаю, это сможет убедить вас, что совершать ошибки не так уж и плохо. Вот, например некоторые: «Не ошибаются лишь те – кто ничего не делает» О чем говорит данный афоризм? Если вы ничего не делаете, значит – не ошибаетесь, а, следовательно, и не развиваетесь. «Спотыкаясь на ошибках, только вера в лучшее, способна продолжать свой путь». Вы должны верить, что ваши ошибки приносят вам пользу. Только тогда ваш путь будет успешным.

Но больше всего мне понравился ответ Тома Эдисона, изобретателя лампочки. Когда журналист спросил его, как долго он еще будет экспериментировать, допустив 5000 неудач, Эдисон ответил: «Молодой человек, о каких неудачах вы говорите? Я нашел более пяти тысяч путей, которыми не следует идти, а это значит, что цель уже совсем близко». Не правда ли замечательный ответ?

Примеров множество, все и не перечислить. В качестве последнего приведу личный. У меня над рабочим столом весит небольшой лист бумаги, на котором написана цитата «Неудача – часть успеха». В тот момент, когда я ошибаюсь или у меня что-то не получается, или возникают личные проблемы – я читаю ее и почему-то все неприятные ситуации заканчиваются хорошо. Может потому, что я верю, что мои промахи принесут мне пользу.

Так же, как верю, что эта статья убедила хоть одного человека, что не стоит бояться ошибиться. Отсюда следует некая цепочка закономерностей: допускать ошибки – делать что-то не правильно, а делать что-то не правильно – значит делать что-то новое – делать что-то новое – развиваться – достигать своих целей. Не бойтесь ошибаться! Сделайте это! Надеюсь, что статья окажется полезной для вас. Желаю вам удачи в достижении своих целей!

Видео: Польза ошибок, почему ты должен проигрывать!?

Откуда берется страх ошибок и неудач? Из детства. Именно в детстве нам внушали, что ошибка — это очень плохо, это нечто страшное и непоправимое, а еще многих из нас не раз высмеивали даже за незначительные промахи. Страх неудачи — это страх быть отвергнутым, страх оказаться в одиночестве перед лицом опасности, страх смерти.

Что еще может послужить причиной возникновения и развития страха, что у нас ничего не получится?

1. Неадекватные, завышенные требования к себе

Обычно это продолжение завышенных требований к нам родителей. В итоге мы видим все только в черном или только в белом цвете, не признаем никаких промежуточных оттенков. Либо гений, либо неудачник — середины нет. Быть гением — значит быть на гребне волны. Потерпеть неудачу равносильно смерти. Либо пан, либо пропал. Сплошные крайности. Но жить все время на подъеме, на пределе сил просто невозможно. Мы не герои боевиков, и если зададим себе такой темп, то рано или поздно сломаемся.

Выход: принять свое несовершенство и разрешить себе делать ошибки.

2. Недооценка своих возможностей

Это может быть следствием неадекватной самооценки, сформированной у нас еще в детстве, когда мы слепо верим мнению о нас родителей и других значимых взрослых. Почему у детей формируется заниженная самооценка? Это бывает следствием как недостаточной заботы родителей, так и гиперопеки. Гиперопека, пожалуй, даже опаснее, потому что в результате у нас формируется так называемая наученная беспомощность. Наученная беспомощность — это когда мы привыкли, что все делают за нас, либо стараясь не напрягать, либо не доверяя. Как следствие, мы не учимся, не получаем соответствующего нашему возрасту опыта, вообще боимся что-либо делать из-за страха сделать плохо или же не зная, как подступиться к задаче. Наученная беспомощность может формироваться и другим путем. Например, когда негативная обратная связь, или, иначе говоря, неконструктивная критика, значительно превосходит обратную связь положительную, когда наши действия одобряют и нас хвалят. В этом случае мы заранее уверены, что и сейчас у нас ничего не получится, как бы мы ни старались, поскольку предыдущие 999 раз все наши усилия пошли прахом. И в результате мы опускаем руки и перестаем предпринимать какие-либо попытки к улучшению собственного состояния.

Выход только один: делать, делать и делать. Пробуя, ошибаясь и начиная сначала — до тех пор, пока не получится. И постоянно анализировать: что получилось так, как мы хотели, и никакая доработка не нужна; что получилось не совсем удачно и требует корректировки (обязательно сразу продумать, какой именно); что получилось из рук вон плохо. В последнем случае необходим тщательный анализ: какие именно наши решения и действия привели нас не туда, куда было нужно, что в этих наших мыслях и действиях следует поменять, чему научиться и что предпринять, чтобы получить тот результат, на который мы рассчитываем. И еще один очень важный момент: все эмоции на этот период нужно отключить, чтобы они не отвлекали и не сбивали с пути, тем более что обязательно найдутся люди, которые будут нас осуждать, смеяться над нами или обесценивать наш труд. Черед эмоций и реагирования на действия окружающих придет потом, когда дело будет сделано. Вот тогда можно будет и порадоваться, и погоревать, и все остальное. А  пока дело не сделано, нужно оставить только логическое мышление: что получается и почему, что не получается и почему, что тогда предпринять, чтобы это изменить. Единственное исключение: если мы вдруг слышим конструктивную критику, которая может помочь приблизиться к цели, то на нее реагируем и активно используем в собственных интересах. Наша задача — максимально сфокусироваться на том, что приближает нас к желаемой цели, и игнорировать либо отметать все, что этому мешает.

3. Преувеличение сложности задачи

У страха, как говорится, глаза велики. Лекарство от этого — составление подробнейшего плана достижения цели. Та цель, которая сначала кажется нам настолько огромной и недостижимой, что мы сразу же падаем духом и опускаем руки, становится вдруг вполне обозримой и посильной, когда мы разбиваем движение к ней на маленькие шажки. Шажки, которые мы однозначно в состоянии сделать, зачастую даже не прикладывая особых усилий. Главное — как следует продумать маршрут. Скажем, покорить Эверест кажется абсолютно невозможным, а подняться в гору на 100 или хотя бы 50 метров — вполне реальным.

Выход: метод обратного планирования. Мы ставим себе конечную цель, которую хотим достичь в будущем, а потом движемся от желаемого будущего к реальному настоящему, все время задавая себе вопрос: «Что мне нужно сделать, чтобы получить это?» Возьмем пример с покорением Эвереста, ведь в каком-то смысле любая наша цель — это Эверест, который мы хотим покорить. Что нужно сделать, чтобы покорить Эверест? Нужно получить опыт восхождения на более низкие высоты. Что нужно сделать, чтобы получить опыт восхождения на более низкие высоты? Нужно стать выносливее и приобрести необходимую экипировку. Что нужно сделать, чтобы стать выносливее? Нужно записаться в клуб, который готовит будущих альпинистов, и заняться там своей физической подготовкой. А что нужно сделать, чтобы приобрести экипировку? Получить информацию о том, что именно нужно, найти нужный магазин и сделать покупку. Вот мы уже и пришли от вершины Эвереста к настоящему и можем делать первые реальные шаги — записываться в клуб и узнавать, какая экипировка нужна начинающему альпинисту.

4. Самозапугивание

Мы мастерски умеем себя запугивать, мы воображаем ужасы, которые случатся не только в случае нашего поражения, но и при малейшей ошибке.

Выход: во-первых, зададим себе вопрос: «Что самое ужасное может с нами случиться, если это произойдет?» А во-вторых, воспользуемся методом амплификации (в переводе с латинского — «расширение, усиление, обогащение»). То есть дадим волю своему воображению и напридумываем кошмарные и трагические варианты развития событий. Нужно довести пугающую ситуацию до абсурда. Можно создать много ужасных историй и даже устроить конкурс на самую страшную. Так мы проживем все эти страхи и пропустим через себя. А заодно ощутим в процессе сочинения и проживания, что с нами не случится даже миллиардная доля того, что мы нафантазировали и чем так старательно себя запугивали.

Три упражнения, чтобы преодолеть страх неудач

1. Изменить отношение к ошибкам

Есть эффективный способ благополучно пережить те разочарования и поражения, которые ждут нас на пути к цели. Как мы воспринимаем допущенные нами ошибки? Обычно как катастрофу вселенского масштаба, как нечто, что никто никогда и ни при каких условиях не сможет исправить. Но если мы сменим точку зрения на свои промахи и начнем воспринимать их просто как информацию о том, что мы нашли неверное решение, если будем воспринимать свои промахи как способ приобретения жизненного опыта, то расстраиваться будет просто не из-за чего. Нет никакой катастрофы и трагедии, есть просто обратная связь, есть просто информация о том, что мы пошли не тем путем и нам нужно выбрать другой. Пожалуй, один из самых ярких и известных примеров подобного мышления — это Томас Эдисон, который, прежде чем изобрести электрическую лампочку, провел 10 тысяч неудачных экспериментов. Именно он сказал: «Я никогда не терпел неудач. Я просто нашел 10 тысяч способов, которые не работают».

2. Заменить слова

В своих размышлениях о будущем замените слово «но» на слова «даже если». Например, обычно вы думаете так: «Я хочу стать блестящим оратором и уверенно держаться на публике, но боюсь, что сначала надо мной все будут смеяться». Меняйте негативную формулировку на позитивную установку: «Я стану блестящим оратором и буду уверенно держаться на публике, даже если сначала надо мной все будут смеяться». Такая, казалось бы, мелочь — замена одного слова на другое, а какой эффект, какое действие! Мы сразу чувствуем, как расправляются плечи и выпрямляется спина, как дыхание становится более ровным и глубоким, а походка — твердой и уверенной. Мы вырастаем в собственных глазах и начинаем относиться к себе с уважением. Следом с уважением к нам начинают относиться и окружающие люди. Так и получается, что, меняя одно слово на другое, мы на самом деле меняем собственную жизнь.

3. Перестать избегать

Если мы боимся чего-то (например, неудачи в новом деле), то мы часто начинаем этого избегать — того, что может быть неприятно или причинить боль. Избегание становится для нас способом защититься от провала. Беда в том, что область избегаемого будет расширяться до бесконечности, до тех пор, пока мы не станем бояться абсолютно всего. Жизнь превратится в сплошные ограничения, да и можно ли будет назвать это жизнью? Поэтому стоит мыслить не в стиле «Чего мы не потеряем, если не сделаем?», а в стиле «Что мы приобретем, если сделаем?». Иначе говоря, стоит заменить движение от чего-то (то есть избегание чего-то) на движение к чему-то.

Резюме

В основе страха допустить ошибку лежат страх смерти, завышенные требования к себе, недооценивание своих возможностей (вследствие гипер- или гипоопеки), преувеличение сложности задачи, неумение грамотно планировать достижение поставленных целей и самозапугивание.

Справиться же со страхом неудачи вам помогут следующие упражнения.

1. Делая что-то, не опускайте руки при первой же неудаче и не бросайте начатое. Переделайте, если сразу не получилось, или сделайте это как-то по-другому. Главное — делать, делать и делать. Пробуя, ошибаясь и начиная сначала. До тех пор, пока не получится.

2. Если задача перед вами стоит сложная, составьте подробный план своих действий. Ну или воспользуйтесь приемом обратного планирования.

3. Если вы привыкли сами себя запугивать, когда что-то начинает идти не так, то задайте себе вопрос: «Что самое страшное может случиться, если это произойдет?» Воспользуйтесь методом амплификации, то есть преувеличения, и доведите пугающую вас ситуацию до абсурда. Тогда она перестанет вас пугать.

4. Если вы воспринимаете любую свою ошибку как катастрофу вселенского масштаба, повторяйте себе каждый раз следующее: «Нет никакой трагедии и катастрофы в том, что я ошибся. Есть только обратная связь, информация о том, что я пошел не тем путем и мне нужно выбрать другой».

5. Замените в своих размышлениях слово «но» на слова «даже если».

6. Замените мышление «от» на мышление «к». Или, другими словами, вместо вопроса «Чего я не потеряю, если этого не сделаю?» задавайте себе мысленно вопрос «Что я приобрету, если сделаю это?».

Упражнения можно выполнять в любом порядке — в зависимости от ситуации и от вашего настроения.

От редакции

Мотивационный коуч Давид Ларош делит уверенность в себе на три типа. Какие приемы подойдут для прокачки каждого из них, читайте в статье: https://psy.systems/post/tri-tipa-uverennosti-v-sebe

А что делать, если вы боитесь… успеха? Были ли в вашей жизни ситуации, когда за пару шагов до результата что-то с вами случалось («как будто сглазили») и в итоге вы ничего не достигали? Или вместо необходимых действий занимались чем-то ненужным? Или заранее думали: «Все равно у меня ничего не получится!» — и даже не начинали реализовывать свою мечту? Или «выходили из игры», потеряв интерес, при первых же достижениях? Что же стоит за таким самосаботажем и как победить страх успеха? Читайте Ольгу Юрковскую — http://psy.systems/post/strax-uspexa.

Известные американские психологи Эллиот Аронсон и Кэрол Теврис написали полезную книгу «Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия», чтобы разобраться в причинах наших самооправданий и в том, какой ущерб они причиняют и нам, и окружающим: https://psy.systems/post/elliot-aronson-kerol-tevris-oshibki-kotorye-byli-dopuscheny.

Как научить школьников не бояться отстаивать свою точку зрения

Александр Милкус и Мария Баченина вместе с детским психологом Алексеем Марюковым обсуждают, почему важно научить ребенка не бояться совершать ошибки

А. Милкус:

— Я – Александр Милкус. Со мной рядом Мария Баченина. И это «Родительский вопрос». Сегодня мы будем говорить об ошибках. Это страшная история. Потому что в нашей школе в основном учат детей бояться делать ошибки. В то время, как ошибка, на мой взгляд, это один из основных элементов для развития человека. Мы нашли собеседника – Алексей Марюков, детский психолог и тренер по шахматам. Автор интересного исследования о том, как он учил детей не бояться делать ошибки.

М. Баченина:

— Здравствуйте.

А. Марюков:

— Добрый день.

М. Баченина:

— Мой сын – пятиклассник, 11 лет. Я вижу, как он боится ошибок. И он не любит проверять свою работу, потому что боится найти ошибку. Мы в тупиковой ситуации. Почему так получилось? Разве не учили, что ошибка – это путь к развитию?

А. Марюков:

— Вопрос об ошибке – в конечном счете, это вопрос о том, как развить активного, инициативного человека. Это тот, кто пробует, пытается. Он старается что-то сделать, чего-то достичь. И тогда ошибки – побочное следствие его активности, желания что-то сделать. Когда мы что-то пробуем, чего-то хотим достичь, то неизбежно периодически ошибаемся. Но после ошибки мы оступились, упали, не отчаиваемся, встаем, извлекаем из этого опыт и пытаемся двигаться дальше. Пытаемся сделать следующие шаги, снова ошиблись, упали, что-то не получилось, но мы снова встаем и продолжаем двигаться дальше. От нашего падения к следующему падению наша эффективность повышается. Мы пытаемся извлечь какой-то опыт из предыдущей ошибки. Опыт накапливается. Мы извлекаем какие-то уроки из ошибки и двигаемся дальше.

Правильно рассматривать ошибку просто как побочное следствие того, что человек активен, заинтересован, пытается что-то сделать. Если мы не пытаемся преодолеть ошибку, а пытаемся развить инициативность, активность в человеке, это многое дает. Мы сосредотачиваемся на возможностях, на том, что можно сделать, а не на ошибке. Не получается у меня спеть. Давай станцуем! Потом, может быть, и споем лучше. Ты боишься спеть, проявить себя, боишься, что может не получиться. Или ты боишься выступить перед школой. Попробуй рассказать стих сначала перед классом. Не получается перед классом, давай вместе выступим перед классом, я расскажу половину стихотворения, ты – вторую половину. Не получается решить задачку? Давай сосредоточимся на конкретном действии.

Когда мы хотим сформировать активного, инициативного человека, наше мышление становится более гибким, мы начинаем смотреть в объеме, как преодолеть ошибку. Можно сказать: ты молодец, старался, в следующий раз получится. Попробуй еще раз. Надо подбодрить человека. Ошибка рассматривается как побочное следствие активности, инициативности. Мы начинаем сосредотачиваться на возможностях, на том, что можно сделать в данной ситуации.

Для того, чтобы сосредоточиться на возможностях и попытаться реализовать их в жизни, мы должны создать определенную образовательную ситуацию. Я сижу в классе, понимаю, что за какие-то мои попытки что-то сделать, сказать, за нетривиальные идеи, если они окажутся неправильными, я буду осмеян или наказан, или эти мои, может быть, ошибочные варианты, ведь от ошибки мы можем оттолкнуться, очень часто в ошибках есть рациональное зерно, которое может быть использовано в будущем. А если я знаю, что мне в лучшем случае скажут: нет, ты не прав, пойдем дальше, — это подавляет всякую инициативу и желание работать.

Необходимо создать безопасную атмосферу в классе, в любом коллективе, речь может идти о семье, о спортивной секции, об университетской группе. Безопасная атмосфера, где люди поддерживают друг друга, серьезно воспринимают предложения, какими бы нетривиальными, бредовыми они ни казались, если это воспринимается серьезно, ты должен понимать, что не будешь осмеян, твое предложение будет воспринято всерьез.

А. Милкус:

— То, о чем вы говорите, противоречит нынешней концепции школы. Хотя задача школы – воспитать человека инициативного, креативного. У нас целая программа развития креативных индустрий принята. С другой стороны, человек, который задает неправильные вопросы, пытается подловить учителя на ошибке, как это зачастую воспринимают учителя, сорвать урок, специально что-то такое произносит неправильное, а есть программа, надо по программе идти широким шагом. И современная школа совершенно точно в большинстве своем не подходит и не настроена на то, чтобы давать ребенку ошибки. Ребенок с первого класса получает «щелбан» и приучается бояться сделать ошибку. И родители в большинстве своем поддерживают такую ситуацию. Тетрадка с большим количеством красных пометок от учителя воспринимается как поражение. Вот сколько у тебя ошибок. И ребенок боится. Мы загоняем его в угол. Что тут делать?

А. Марюков:

— Я не совсем согласен с этим. В современной школе, во всяком случае, на теоретическом уровне видят эту проблему и ищут пути ее решения.

А. Милкус:

— Да, публикаций полно.

М. Баченина:

— Да, я тоже согласна, не в каждой школе это. У нас зачастую современные учителя, молодые директора.

А. Милкус:

— Я вспомнил историю, которая случилась года два назад. Под Читой мальчик на уроке истории, начитавшись в интернете историй про Наполеона Бонапарта, которые не соответствуют тому, что написано в учебнике. Он начал задавать вопросы учителю истории, что вот не так. А учитель истории был назначен из недавних трудовиков. Учителей не хватает, у него какое-то педагогическое образование есть, у других нет. Поэтому он преподавал историю. Кончилось тем, что победил учитель вместе с директором, мальчика из школы отчислили.

М. Баченина:

— Зачастую родители спрашивают: можно без этого? В ответ слышат: не создавайте нам проблем, у вас еще другие учебные заведения.

Я вспомнила историю с рисованием. Была объявлена свободная тема. Рисуй что хочу и как хочу. Когда учитель оценивал рисунок мальчика из семьи, где действительно рисуют, ему было сказано: ты здесь не закрасил, здесь не дорисовал. Тройка. Как с этим бороться?

А. Милкус:

— Школа как раз и должна научить не бояться ошибки. Но в конце школы стоит шлагбаум – ОГЭ в девятом классе и ЕГЭ в одиннадцатом. Там ошибиться нельзя, потому что это один шанс. Если бы можно было пересдавать ЕГЭ, может быть, еще были бы потуги сделать возможность ошибаться. Школа логически должна подвести к тому, что ребенок должен один раз написать ЕГЭ так, чтобы поступить в университет. Школа учит делать с первого раза хорошо, правильно, как это удобно и школе, и тем, кто разрабатывает КИМы.

А. Марюков:

— Над обозначенной проблемой думают многие люди. Могу сослаться на доклад 2020 года, который был подготовлен учеными, исследователями из разных стран мира. Там и Канада, и Штаты, и Китай, Индия, Россия. Высшей школой экономики был подготовлен. Там описывались разные системы образования в разных странах мира. Все думают над тем, как воспитать активного, инициативного человека, который готов допускать ошибки, готов их преодолевать, делать выводы и идти дальше.

Если возьмем базовый документ – образовательный стандарт для государственных учреждений в России, то там мы тоже увидим и так называемые универсальные учебные действия, и личностные результаты, к которым стремится школа. Это прописывается, вот эта активная гражданская позиция, как цель, на которую современная российская школа ориентируется в своей работе. Другое дело, что теория суха, а древо жизни не перестает зеленеть. На практике мы видим часто нечто другое.

Здесь есть фундаментальная проблема, которая к этому приводит. Хочется видеть результаты, мы хотим контролировать образовательные результаты. Мы можем контролировать, как формируются знания, умения, навыки, иногда компетенции. Выучил ребенок таблицу умножения? Ставим оценку. Это можно количество представить. Получить статистику и проконтролировать. Если не выучил, ввести дополнительный урок.

Базовая вещь, которая создает возможность видеть ошибки, допускать их и потом преодолевать, это безопасная образовательная среда. Те отношения, которые складываются между мной и вами как учениками, между учениками в классе. Боимся мы или не боимся допускать ошибки и их преодолевать. А попробуйте проконтролировать образовательную среду. Как вы поймете, комфортно чувствует себя ученик в классе или нет? Или его что-то гнетет, он испытывает постоянный стресс. Эта область выпадает из поля зрения и учителей зачастую. Контроль идет за знаниями, умениями, навыками.

Тонкая область человеческих отношений, отношений в коллективе, в классе, отношений между учителем и учениками выпадает из поля зрения и внимания. Это нельзя представить количественно. На это обращают внимание учителя от бога, которые сгорают на работе, или авторские школы, которые выстраивают свою систему и стараются обращать внимание на отношения, на образовательную среду, которая будет стимулировать, развивать у ребенка творческие способности и помогать ему не бояться делать ошибок.

А. Милкус:

— Мы разговаривали с известным учителем Евгением Абрамовичем Бунимовичем про пресловутые ЗУНы – знания, умения, навыки. Спросили: как померить школу? Инструментов много. А где инструмент про счастье?

М. Баченина:

— А оно разве нужно? Школа не про счастье.

А. Милкус:

— В школе должно быть хорошо.

М. Баченина:

— Этот вопрос поднимался в советские времена? Это кого-то интересовало? Откуда берутся талантливые ученые, лидеры мнения?

А. Марюков:

— Современный образовательный стандарт – попытка уйти от знаний, умений, навыков и помочь развить личность. Это провозглашается в результатах. Человек сам себя часто строит, сам себе является хозяином. Может развиваться даже в самых ужасающих условиях.

М. Баченина:

— В советских школах об этом думали?

А. Милкус:

— У меня вышла книга «Как мы перестраивали советское образование». У меня книжка начинается с исследования 1984 года, когда начались изменения в советской системе образования. Эти изменения наследовала Россия, использовала наработки, которые были инициированы ЦК КПСС в 1984 году.

Почему мы сегодня говорим о том, что нам нужно воспитать креативный класс, что у нас был год, а теперь десятилетие науки и технологий. Нам нужно как можно больше людей креативных, толковых и развивающих ту отрасль, в которой они будут работать. В советское время экономика была другая. В советское время была существенно другая система. Только 17-18 процентов выпускников школ могли поступить в вузы, вузов было около 200 на всю большую страну. Сейчас только в России около 600 государственных вузов. Система отбора была немножко другой. Остальные отправлялись в ПТУ и техникумы. Сегодняшние колледжи – это другая система.

М. Баченина:

— Был же Гоша с большим критическим мышлением.

А. Милкус:

— Психологи говорят, что какой-то несчастный маменькин сынок на самом деле Гоша. В советское время для этой истории, для 17-18 процентов было организовано достаточно большое количество инструментов. Это и Малая Академия наук, которая практически в каждом городе была, ученые занимались подготовкой детей. Это и системы специальных учебно-научных центров. В Москве в МГУ есть знаменитый Колмогоровский СУНЦ. Есть СУНЦ в Новосибирске. Было несколько СУНЦев на всю страну, они были великие, выдающиеся. У нас сейчас СУНЦы открылись в Екатеринбурге, в других городах. Причем впервые там занимаются не только математики и физики, но и гуманитарии. Сеть забрасывалась не так глубоко и широко в советское время для поиска талантливых ребят. И с ними работали отдельно.

М. Баченина:

— Алексей, расскажите о вашем исследовании.

А. Милкус:

— Меня этот эксперимент очень сильно зацепил. Он рассказывает, как воспитать в ребенке критическое мышление, желание и умение не бояться сделать ошибку.

А. Марюков:

— Критическое мышление связано с вопросом ошибки тоже, но это не совсем к нашему вопросу. Критическое мышление – это когда мы автоматически не принимаем на веру все, что мы слышим и видим. Мы делаем паузу и на время воздерживаемся от суждения или действия, чтобы подумать и определить, что это за информация, занять позицию по отношению к ней. Эта пауза может быть доли секунды, мгновения, если человек с развитым критическим мышлением, простая ситуация. Мы берем для себя небольшую паузу, воздерживаемся от действий, когда что-то слышим, воспринимаем. И пытаемся понять, можно ли этой информации доверять, насколько эта информация ценная, как ею нужно руководствоваться в дальнейшем. Критическое мышление полезно в любой сфере деятельности, любому человеку. Мы принимаем решения каждую секунду, каждое мгновение на основе какой-то информации. Если мы мыслим критически, то это резко повышает качество той информации, на основе которой мы принимаем решение.

А. Милкус:

— Давайте про эксперимент.

А. Марюков:

— Мы решили посмотреть, можно ли сформировать отдельную сторону критического мышления у детей-дошкольников. Насколько можно развить у ребенка способность видеть ошибки, которые допускают взрослые, и не бояться высказывать свое мнение, противоречить взрослому и давать свою оценку ошибочной или кажущейся ребенку ошибочной информации.

Для меня это был своеобразный вызов. Люди, которые преподают в университете, знают, что зачастую даже студенты не проявляют критического мышления, воспринимают на веру информацию, которую им дают. Кто-то из классиков говорил, что процесс обучения в университете – это когда преподаватель готовит какой-то текст, потом в виде лекции или иных способов передает его студентам, студенты записывают в тетрадки, делают конспекты, потом выдают эти конспекты на экзамене, и все это происходит, минуя головной мозг как преподавателя, так и студента.

Это был вызов – можно ли у дошкольников 5-7 лет сформировать такие моменты, связанные с критическим мышлением. Второй аспект научный. Наши классики психологии – Выготский, Гальперин, другие – очень часто проводили эксперименты на дошкольниках. Видно, как себя ведет дошкольник, видно, что у него в голове. Все понятно. И видно, как его умения, навыки, которые формируются, переходят. Сначала он это делает во внешнем плане, все на лице, все в действиях. И видно, как формируется у него мысль.

И третий ограничивающий компонент. Я всегда работал с дошкольниками. Я преподаю шахматы от 3 до 7 лет.

Началось исследование еще в 2014 году, выводы сделаны в 2019 году. Опубликовал только недавно. Исследование проводилось в группах ребят, у которых я вел шахматные занятия. Это малые группы, иногда индивидуально – от 2 до 6 человек. За все это время 128 ребят прошло от 5 до 7 лет. Эксперимент был вплетен в ткань шахматных занятий. Сначала я учил ребят формально правильно играть всеми фигурами, кроме короля. В шахматах есть правило – короля есть нельзя. Потом подходили к королю, узнавали, как делает ходы король. И изучали правило, что короля есть нельзя. Я давал ребятам упражнения, убеждался, что они все усвоили.

А потом мы с ними играли партию. Я в деловом стиле говорил: съедаю твоего слона, съедаю коня, съедаю короля. Когда я съедал короля, все проходило спокойно, ребята не замечали противоречия. У них было знание, что короля есть нельзя.
А. Милкус:

— Но взрослый может.

А. Марюков:

— И не только взрослый, но и просто в реальной жизненной ситуации мы очень часто сталкиваемся с таким. Когда у нас есть в голове все знания, а в реальной жизненной ситуации мы их не применяем, потому что мы не понимаем, что именно здесь должны быть эти знания применены.

А. Милкус:

— Сейчас часто звонят мошенники, мы знаем, что это мошенники. Но он представляется капитаном МВД. И я так сначала: капитан МВД. А потом я ему уже сказал: а я полковник, до свидания.

М. Баченина:

— Самое страшное, когда дети ведутся. Мы сто раз говорим: не ходи с незнакомыми взрослыми никуда, что бы они тебе ни обещали. А ребенок идет.

А. Милкус:

— Когда же первый ребенок сказал: дядя, короля есть нельзя?

А. Марюков:

— Выборка 128 детей. Трое из этих ребят сказали, было видно мимически, они опешили, показали свое непонимание. Сказали: ой, так нельзя. Просигнализировали. Остальные ребята спокойно прошли мимо. Я после партии корил этих ребят. И предлагал им поиграть следующим образом. Расставлял позицию, говорил: я могу пойти сюда под бой? Они говорят: нет, вы поставили под бой короля. Я расстраивался и говорил: ой, ну, что ж делать, ешь моего короля! И тут ребята обычно начинают понимать, что мы входим в такую игровую ситуацию. И вот тут важно интонационно, жестами, мимикой показать, что ситуация является игровой, ребенку нужно исправить ошибку взрослого.

М. Баченина:

— Методология ясна, когда вы помогаете таким образом начать критически мыслить. Но ведь в жизни не будет этот дяденька с конфетой, который маньяк, стоять и показывать: подумай, дружище, я маньяк, не ходи со мной!

А. Марюков:

— Это нормальный путь психического развития. Сначала мы все делаем шаг за шагом, в искусственных ситуациях. Учимся решить пример. Сначала учитель все расписывает, показывает шаг за шагом на доске. Потом ученик вместе с ним все это проходит. Проходит время, и все это сворачивается. И ребенок уже через месяц, через несколько лет начинает эти примеры решать мгновенно и в уме.

А. Милкус:

— К концу эксперимента сколько детей решались вам возражать?

А. Марюков:

— Что происходило дальше. На первых этапах приходилось все развертывать. Это был целый концерт, чтобы ребенок просто увидел ошибку, включился. Ребятам нравится исправлять взрослого, они с удовольствием это делали. Я начинал допускать эти ошибки, по семь-десять ошибок, не только на тему короля, но и на другие темы. И ребята держали уши востро, им было интересно увидеть ошибку и исправить взрослого. Мы меняемся ролями, они становятся учителем, а я становлюсь учеником на это время, которому нужно указать, показать и исправить.

Постепенно от занятия к занятию, у нас же несколько десятков занятий идет в течение года, я этот концерт мимический, интонационный убирал. Все меньше и меньше сигнализировал. В какой-то момент просто где-то улыбка, которая подсказывает, что здесь ошибка. А потом я и это убирал. В конце мы уже с ребятами занимались шахматами, доступными их возрасту упражнениями. И при этом я во вполне деловом стиле допускал периодически ошибки.

Потом из 128 детей, которые у нас участвовали, 96 показали, что они могут видеть эти ошибки. Если ребенок из трех допущенных ошибок фиксировал две, мы говорили, что ребенок может исправлять и видеть ошибки. Это не значит, что у остальных ребят ничего не сформировано. Кто-то видел одну ошибку, просто это выпало.

А. Милкус:

— Эти навыки, которые вы развивали и сформировали у детей, могут быть перенесены на другие занятия? Имея опыт в шахматах, в школе они могут решиться показать учителю на ошибку?

А. Марюков:

— Да, это ключевой момент. Их готовность высказывать свою точку зрения, не бояться была сформирована с конкретным человеком и на конкретных шахматных занятиях. Насколько это переносится? Определенно сказать не могу. Начинал учитель, который ведет развивающие занятия, с ними работать, это были 12 человек. Пробовал допускать ошибки. Брали 12 человек, у которых уже проявлялась эта способность видеть ошибки на шахматных занятиях. Как будто ничего и не было – это первый результат. Если педагог говорит, не подмигивая, допускает ошибки, ребята сидят спокойно.

Но очень важный момент, если педагог делает шаг назад и начинает эмоционально подсказывать жестами, мимикой, ребята мгновенно включаются в эту игру, переносят в эту ситуацию. Если я в течение года формировал, чтобы у нас это получилось, то дальше ребята включаются в игру, и у них буквально за два-три занятия можно на данном предмете сформировать критическое мышление. Есть основание предполагать, что, если то же самое делать на любом предмете, то гораздо быстрее мы сможем сформировать критическое мышление. Это типичный путь развития. Мы сначала в одной деятельности, потом в другой, в третьей.

М. Баченина:

— Сколько времени для этого нужно, чтобы навык закрепился?

А. Марюков:

— В исследовании было около 72 занятий, по два занятия в неделю. Но речь идет о дошкольниках. Если говорим о взрослых людях, это может быть мгновение. Сказал – и все. Понятно, что здесь нужно понимать возрастные ограничения. То, что мы сформировали способность у дошкольников, это все равно возрастные ограничения. Это на наглядном материале. Мы с ним не теорию относительности обсуждали или сложные политические проблемы, а на наглядном материале, то, что видит ребенок противоречия сразу, здесь и теперь, он может на это противоречие указать.

А. Милкус:

— А дальше еще работать и работать.

М. Баченина:

— Спасибо огромное! Мне разговор показался очень увлекательным. Этот навык можно применить в быту.

А. Милкус:

— Воспитание навыков по методике Алексея Марюкова.

М. Баченина:

— Спасибо!

Правила правописания — это общественный договор. То, как мы договорились записывать звучащую речь, чтобы нам было проще друг друга понимать. Есть устойчивое заблуждение, что правила создают лингвисты: группа академиков сидит и изобретает, чтобы жизнь мёдом не казалась. На самом деле многое, что непросвещённому человеку кажется странным, обусловлено историей нашего языка. Современное правописание отражает либо произношение прошлого, либо исторические процессы, которые давным-давно происходили в русском языке.

Например, слово треугольник: вроде бы три угла, а пишется буква «е». Как будто назло здесь надо писать другую букву, чтобы нам было сложнее. А если мы копнём в историю, то увидим, что на самом деле здесь выделяется приставка тре-, которая восходит ещё к церковнославянскому. И она была усилительной приставкой со значением «много». Эта же приставка есть в словах треволнение, трезвон — звон во все колокола, а не три колокола, треклятый — «многократно клятый», а не «три раза проклятый», тресвятой — «тресвятая Богородица», трезубец, треножник и так далее. Здесь получилось, что первоначально усилительное значение сблизилось со значением числительного три. Трезвучие — аккорд из трёх звуков, трезубец с тремя зубцами, треугольник с тремя углами. И мы теперь воспринимаем треугольник как слово, состоящее из слов три и угол. Хорошо бы рассказывать в школе такие истории, чтобы ученики понимали, что непонятное написание — не чья-то фантазия, а то, что сложилось исторически.

— Насколько страшно делать ошибки?

— В нашем обществе делать ошибки достаточно страшно, потому что, к сожалению, не распространено спокойное отношение к отклонениям от литературной нормы. Мы любим искать ошибки в речи друг друга, ругать за них, хотя не всегда успеваем разобраться, действительно ли имеем дело с ошибкой. Если вы выйдете на улицу и попросите сто человек — достаточно грамотных, но далёких от филологической науки, оценить нормативность четырёх вариантов: звóнит, чёрное кофе, живу в Строгине и стыдóба, большинство скажет, что все четыре варианта — ошибки, причём довольно грубые. Хотя эти варианты совершенно разные по степени нормативности:

• звóнит не допускается в литературной норме;
• чёрное кофе — вариант, допустимый в разговорной речи, при том что эталонный вариант — чёрный кофе;
• в Строгине — предпочтительный вариант, а живу в Строгино допустимо только в той же разговорной речи;
• стыдóба — единственно правильный вариант, только так и нужно говорить, согласно всем словарям русского языка.

Но при этом у каждого носителя в голове свой эталон, что правильно, а что неправильно, и раздражают именно отклонения от этого эталона. Замечают ошибки, которые на слуху, а менее известные не замечают.

Грамматические, лексические и орфоэпические ошибки (если это не касается самых обсуждаемых слов наподобие договор и звонит) люди готовы простить охотнее, чем ошибки в правилах правописания. Привычный облик слова носителям особенно больно видеть искажённым. Именно поэтому любые попытки изменить правила правописания общество воспринимает так болезненно: кажется, что искажение облика слова — это искажение самого языка. Правописание и язык постоянно смешивают.

— А как к ошибкам относятся лингвисты?

— Лингвисты гораздо спокойнее, чем далёкие от филологии люди. Лингвисты больше знают об истории языка, о том, что норма допускает варианты, что варианты находятся в движении и что вчерашние ошибки сегодня могут стать нормой, а сегодняшние нормы завтра могут стать ошибками.

Правила правописания — это общественный договор. То, как мы договорились записывать звучащую речь, чтобы нам было проще друг друга понимать. Есть устойчивое заблуждение, что правила создают лингвисты: группа академиков сидит и изобретает, чтобы жизнь мёдом не казалась. На самом деле многое, что непросвещённому человеку кажется странным, обусловлено историей нашего языка. Современное правописание отражает либо произношение прошлого, либо исторические процессы, которые давным-давно происходили в русском языке.

Например, слово треугольник: вроде бы три угла, а пишется буква «е». Как будто назло здесь надо писать другую букву, чтобы нам было сложнее. А если мы копнём в историю, то увидим, что на самом деле здесь выделяется приставка тре-, которая восходит ещё к церковнославянскому. И она была усилительной приставкой со значением «много». Эта же приставка есть в словах треволнение, трезвон — звон во все колокола, а не три колокола, треклятый — «многократно клятый», а не «три раза проклятый», тресвятой — «тресвятая Богородица», трезубец, треножник и так далее. Здесь получилось, что первоначально усилительное значение сблизилось со значением числительного три. Трезвучие — аккорд из трёх звуков, трезубец с тремя зубцами, треугольник с тремя углами. И мы теперь воспринимаем треугольник как слово, состоящее из слов три и угол. Хорошо бы рассказывать в школе такие истории, чтобы ученики понимали, что непонятное написание — не чья-то фантазия, а то, что сложилось исторически.

— Насколько страшно делать ошибки?

— В нашем обществе делать ошибки достаточно страшно, потому что, к сожалению, не распространено спокойное отношение к отклонениям от литературной нормы. Мы любим искать ошибки в речи друг друга, ругать за них, хотя не всегда успеваем разобраться, действительно ли имеем дело с ошибкой. Если вы выйдете на улицу и попросите сто человек — достаточно грамотных, но далёких от филологической науки, оценить нормативность четырёх вариантов: звóнит, чёрное кофе, живу в Строгине и стыдóба, большинство скажет, что все четыре варианта — ошибки, причём довольно грубые. Хотя эти варианты совершенно разные по степени нормативности:

• звóнит не допускается в литературной норме;
• чёрное кофе — вариант, допустимый в разговорной речи, при том что эталонный вариант — чёрный кофе;
• в Строгине — предпочтительный вариант, а живу в Строгино допустимо только в той же разговорной речи;
• стыдóба — единственно правильный вариант, только так и нужно говорить, согласно всем словарям русского языка.

Но при этом у каждого носителя в голове свой эталон, что правильно, а что неправильно, и раздражают именно отклонения от этого эталона. Замечают ошибки, которые на слуху, а менее известные не замечают.

Грамматические, лексические и орфоэпические ошибки (если это не касается самых обсуждаемых слов наподобие договор и звонит) люди готовы простить охотнее, чем ошибки в правилах правописания. Привычный облик слова носителям особенно больно видеть искажённым. Именно поэтому любые попытки изменить правила правописания общество воспринимает так болезненно: кажется, что искажение облика слова — это искажение самого языка. Правописание и язык постоянно смешивают.

— А как к ошибкам относятся лингвисты?

— Лингвисты гораздо спокойнее, чем далёкие от филологии люди. Лингвисты больше знают об истории языка, о том, что норма допускает варианты, что варианты находятся в движении и что вчерашние ошибки сегодня могут стать нормой, а сегодняшние нормы завтра могут стать ошибками.

А вариант зво́нит всем законам русского языка соответствует, это объективный процесс, что ударение с окончания переходит на корень (когда-то было кури́т, стало кýрит, дари́т, стало да́рит, цени́т стало цéнит, было учи́т стало ýчит). Но почему-то некоторое время назад это слово попало в списки слов, которые вспоминают каждый раз в разговоре о грамотной речи, и считают маркерами безграмотности. Поэтому пока нормативным вариант не признаётся. А такое же ударение вклю́чит, которое тоже законам языка соответствует и у грамотных людей такого отторжения не вызывает, недавно появилось в словарях с пометой «разговорное».

Настал момент, когда лингвисты сказали: «Да, это не ошибка, так можно говорить». На основе многолетних исследований, на основе глубокого знания русской орфоэпии, решили, что этот вариант имеет право на существование.

— А со своей точки зрения вы могли бы побыть предсказателем и привести примеры слов, которые в скором времени могли бы стать нормативными?

— Не нужно быть предсказателем, чтобы назвать некоторые варианты, за которыми, скорее всего, будущее. Зво́нит из их числа, но в скором времени: для языка это и через десятки лет, сто лет для языка если не доля секунды, то пара секунд. Скорее всего, будущее и за свéрлит. Очевидно, что включи́т через какое-то время умрёт, и будет только вклю́чит.

Лингвисты давно уже говорят о том, что те немногие слова, где произносится [шн] вместо [ч’н] со временем тоже отомрут, и будет произношение, приближённое к написанию: мы ведь перестали говорить кори[ш]невый, було[ш]ная, моло[ш]ный и стали говорить кори[ч’]невый, було[ч’]ная и моло[ч’]ный. Наверное, это вопрос нескольких десятилетий или ста лет. Но наши прогнозы относительно языка необязательны к исполнению языком. Так что можем как угодно предсказывать, а язык возьмёт и решит по-своему.

— Каков, на ваш взгляд, топ-5 ошибок русских классиков, за которые нынешние граммар-наци их застыдили бы.

— Многое из того, что сейчас считается ошибкой, тогда считалось нормой, и когда Набоков говорил библио́тека, это было нормативным и даже несколько элитарным произношением. И когда Гумилёв использовал рифму мира́жи, это не был перенос в угоду рифме, это было нормативное произношение. И когда Маяковский рифмовал паркете — Гете, это тоже было нормально тогда. Тогда по-другому произносили имя немецкого классика. Но сейчас бы такое произношение вызвало у граммар-наци, не знакомых с историей языка, приступы сердечные.

— Как исторически сложившиеся нормы становились правилами? Когда и как их начали описывать?

— Я, пожалуй, вспомню книгу «Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии», она вышла в 1965 году. В те годы готовилась, но не была реализована реформа русского правописания. Та самая реформа, от которой в памяти народной осталось, что предлагали писать заяц через «е» и огурцы с буквой «и».

Там собраны все предложения, которые когда-либо высказывались об изменении русского письма. И там говорится о том, что с середины XVIII века начинает создаваться теория русского правописания. Именно с этого времени нормы орфографии не только стихийно складываются, а затем закрепляются в грамматиках, но и сознательно создаются и перестраиваются. А в конце века вышли книги Якова Карловича Грота «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне» и «Справочник русского правописания», и стала понятна неупорядоченность правил. Поэтому в самом конце XIX века начались разговоры о том, что надо реформировать русскую орфографию. Это была как раз подготовка реформы, которая прошла в 1917–1918 годах. XX век — полная картина строительства русской орфографии: теория русской орфографии, ликвидация разнобоя и неупорядоченности, которые были в русском письме. Единая, стройная и в целом логичная орфография — заслуга XX века.

«С середины XVIII века и доныне» — это время, когда люди пытались осмыслить, почему мы пишем так, как пишем, найти основания для правил и установить, какой принцип главный для русской орфографии. В первой половине XIX века господствовал традиционный принцип — найти этимологически наиболее достоверный письменный облик слова и предложить его для всеобщего использования. Сейчас действуют по фонематическому, или морфологическому, принципу: мы одну морфему пишем всегда одинаково, даже если в разных словах произносим по-разному. Его становление — это уже XX век.

— Кафедра русского языка филфака МГУ раскритиковала свод правил русской орфографии и пунктуации, проект которого появился в конце прошлого года. Лингвисты посчитали, что он понятен только специалисту, а не человеку, который хочет узнать, как ему написать слово и не ошибиться. Для кого пишется новый свод? И можно ли будет его использовать как справочник?

— Существующий свод правил русской орфографии и пунктуации, который был принят в 1956 году, во многих пунктах устарел и не используется. Появилось громадное количество слов, правописание которых сводом не регулируется (интернет-, онлайн-, медиа-) или регулируется, но на практике сейчас пишется не так. В 1956 году слово бог можно было писать только со строчной буквы, но с 80-90-х годов стало равноправным написание прописной, и сейчас это закреплено словарями и справочниками.

Какие-то правила в 1956 году были сформулированы неточно и неполно. Но сейчас у лингвистов появилось много новых инструментов наблюдения за языком, по которым можно смотреть на миллионах примеров, как ведут себя слова. За эти полвека теория русской орфографии существенно продвинулась вперёд, появилась возможность правила сформулировать более полно, подробно и точно, а также привести их в соответствие с современной письменной практикой.

А вариант зво́нит всем законам русского языка соответствует, это объективный процесс, что ударение с окончания переходит на корень (когда-то было кури́т, стало кýрит, дари́т, стало да́рит, цени́т стало цéнит, было учи́т стало ýчит). Но почему-то некоторое время назад это слово попало в списки слов, которые вспоминают каждый раз в разговоре о грамотной речи, и считают маркерами безграмотности. Поэтому пока нормативным вариант не признаётся. А такое же ударение вклю́чит, которое тоже законам языка соответствует и у грамотных людей такого отторжения не вызывает, недавно появилось в словарях с пометой «разговорное».

Настал момент, когда лингвисты сказали: «Да, это не ошибка, так можно говорить». На основе многолетних исследований, на основе глубокого знания русской орфоэпии, решили, что этот вариант имеет право на существование.

— А со своей точки зрения вы могли бы побыть предсказателем и привести примеры слов, которые в скором времени могли бы стать нормативными?

— Не нужно быть предсказателем, чтобы назвать некоторые варианты, за которыми, скорее всего, будущее. Зво́нит из их числа, но в скором времени: для языка это и через десятки лет, сто лет для языка если не доля секунды, то пара секунд. Скорее всего, будущее и за свéрлит. Очевидно, что включи́т через какое-то время умрёт, и будет только вклю́чит.

Лингвисты давно уже говорят о том, что те немногие слова, где произносится [шн] вместо [ч’н] со временем тоже отомрут, и будет произношение, приближённое к написанию: мы ведь перестали говорить кори[ш]невый, було[ш]ная, моло[ш]ный и стали говорить кори[ч’]невый, було[ч’]ная и моло[ч’]ный. Наверное, это вопрос нескольких десятилетий или ста лет. Но наши прогнозы относительно языка необязательны к исполнению языком. Так что можем как угодно предсказывать, а язык возьмёт и решит по-своему.

— Каков, на ваш взгляд, топ-5 ошибок русских классиков, за которые нынешние граммар-наци их застыдили бы.

— Многое из того, что сейчас считается ошибкой, тогда считалось нормой, и когда Набоков говорил библио́тека, это было нормативным и даже несколько элитарным произношением. И когда Гумилёв использовал рифму мира́жи, это не был перенос в угоду рифме, это было нормативное произношение. И когда Маяковский рифмовал паркете — Гете, это тоже было нормально тогда. Тогда по-другому произносили имя немецкого классика. Но сейчас бы такое произношение вызвало у граммар-наци, не знакомых с историей языка, приступы сердечные.

— Как исторически сложившиеся нормы становились правилами? Когда и как их начали описывать?

— Я, пожалуй, вспомню книгу «Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии», она вышла в 1965 году. В те годы готовилась, но не была реализована реформа русского правописания. Та самая реформа, от которой в памяти народной осталось, что предлагали писать заяц через «е» и огурцы с буквой «и».

Там собраны все предложения, которые когда-либо высказывались об изменении русского письма. И там говорится о том, что с середины XVIII века начинает создаваться теория русского правописания. Именно с этого времени нормы орфографии не только стихийно складываются, а затем закрепляются в грамматиках, но и сознательно создаются и перестраиваются. А в конце века вышли книги Якова Карловича Грота «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне» и «Справочник русского правописания», и стала понятна неупорядоченность правил. Поэтому в самом конце XIX века начались разговоры о том, что надо реформировать русскую орфографию. Это была как раз подготовка реформы, которая прошла в 1917–1918 годах. XX век — полная картина строительства русской орфографии: теория русской орфографии, ликвидация разнобоя и неупорядоченности, которые были в русском письме. Единая, стройная и в целом логичная орфография — заслуга XX века.

«С середины XVIII века и доныне» — это время, когда люди пытались осмыслить, почему мы пишем так, как пишем, найти основания для правил и установить, какой принцип главный для русской орфографии. В первой половине XIX века господствовал традиционный принцип — найти этимологически наиболее достоверный письменный облик слова и предложить его для всеобщего использования. Сейчас действуют по фонематическому, или морфологическому, принципу: мы одну морфему пишем всегда одинаково, даже если в разных словах произносим по-разному. Его становление — это уже XX век.

— Кафедра русского языка филфака МГУ раскритиковала свод правил русской орфографии и пунктуации, проект которого появился в конце прошлого года. Лингвисты посчитали, что он понятен только специалисту, а не человеку, который хочет узнать, как ему написать слово и не ошибиться. Для кого пишется новый свод? И можно ли будет его использовать как справочник?

— Существующий свод правил русской орфографии и пунктуации, который был принят в 1956 году, во многих пунктах устарел и не используется. Появилось громадное количество слов, правописание которых сводом не регулируется (интернет-, онлайн-, медиа-) или регулируется, но на практике сейчас пишется не так. В 1956 году слово бог можно было писать только со строчной буквы, но с 80-90-х годов стало равноправным написание прописной, и сейчас это закреплено словарями и справочниками.

Какие-то правила в 1956 году были сформулированы неточно и неполно. Но сейчас у лингвистов появилось много новых инструментов наблюдения за языком, по которым можно смотреть на миллионах примеров, как ведут себя слова. За эти полвека теория русской орфографии существенно продвинулась вперёд, появилась возможность правила сформулировать более полно, подробно и точно, а также привести их в соответствие с современной письменной практикой.

Они задумались об этом ещё в конце 80-х годов. Дальше начались 90-е — время бурных преобразований, и как раз на рубеже веков, в начале нулевых годов, комиссия представила проект правил русского правописания. Тогда лингвисты предложили единичные, немногочисленные изменения правил. Не для того, чтобы что-то упростить или узаконить, а для того, чтобы убрать отступления от главных принципов русской графики и орфографии.

Например, написание слова конвейер или фейерверк с «й» нарушает слоговой принцип русской орфографии, поэтому «й» предложили убрать. Но тогда, 20 лет назад, даже эти немногочисленные изменения вызвали шквал народного негодования. Поднялась буря: спрашивали, сколько госдеп заплатил лингвистам за то, что они убивают язык. Последовал окрик сверху, мол, не время реформировать русское правописание, хотя лингвисты не предлагали никаких реформ — они предлагали частные изменения.

Работа была остановлена, нового свода правил русской орфографии мы не получили. Но то, что лингвисты сделали, вышло тогда на правах полного академического справочника «Правила русской орфографии и пунктуации» под редакцией Владимира Владимировича Лопатина. В нулевые годы этот справочник был самым полным, подробным, авторитетным и современным справочником правописания. Его выпустили в 2006 году и с тех пор неоднократно переиздавали. Но свода правил так и не было.

Сейчас планируется создать два разных свода: полный и краткий свод русской орфографии. У них разные задачи и разная история. У Института русского языка имени Виноградова есть государственное задание на создание полного свода русской орфографии к концу 2023 года. Правила по кусочкам обсуждают на заседаниях Орфографической комиссии РАН. Правила создаются полные, современные, фундаментальные. Именно этот свод, когда будет готов, должен быть утверждён в качестве современного свода правил русской орфографии.

Краткий свод создаётся по инициативе Министерства просвещения. Министерство говорит о необходимости базы для каждого грамотного человека. Проект такого свода Минпросвещения предложило в ноябре, и его раскритиковала не только кафедра русского языка МГУ, но и орфографическая комиссия, потому что сделан он был непрофессионально. Лингвисты сказали, что проект нуждается в доработке. Министерство к критике прислушалось и проект отозвало.

В апреле этого года представили вторую версию того краткого свода орфографических правил, сделанную уже лингвистами. Получилось экспериментальное описание основных правил русской орфографии. Там есть, например, разделы «Правила, основанные на морфологическом принципе», «Правила, основанные на фонетическом принципе», что объясняет, где действуют те или иные принципы русской орфографии. Комиссия обсудила проект и пришла к выводу, что его можно использовать в качестве справочника по русскому правописанию.

Они задумались об этом ещё в конце 80-х годов. Дальше начались 90-е — время бурных преобразований, и как раз на рубеже веков, в начале нулевых годов, комиссия представила проект правил русского правописания. Тогда лингвисты предложили единичные, немногочисленные изменения правил. Не для того, чтобы что-то упростить или узаконить, а для того, чтобы убрать отступления от главных принципов русской графики и орфографии.

Например, написание слова конвейер или фейерверк с «й» нарушает слоговой принцип русской орфографии, поэтому «й» предложили убрать. Но тогда, 20 лет назад, даже эти немногочисленные изменения вызвали шквал народного негодования. Поднялась буря: спрашивали, сколько госдеп заплатил лингвистам за то, что они убивают язык. Последовал окрик сверху, мол, не время реформировать русское правописание, хотя лингвисты не предлагали никаких реформ — они предлагали частные изменения.

Работа была остановлена, нового свода правил русской орфографии мы не получили. Но то, что лингвисты сделали, вышло тогда на правах полного академического справочника «Правила русской орфографии и пунктуации» под редакцией Владимира Владимировича Лопатина. В нулевые годы этот справочник был самым полным, подробным, авторитетным и современным справочником правописания. Его выпустили в 2006 году и с тех пор неоднократно переиздавали. Но свода правил так и не было.

Сейчас планируется создать два разных свода: полный и краткий свод русской орфографии. У них разные задачи и разная история. У Института русского языка имени Виноградова есть государственное задание на создание полного свода русской орфографии к концу 2023 года. Правила по кусочкам обсуждают на заседаниях Орфографической комиссии РАН. Правила создаются полные, современные, фундаментальные. Именно этот свод, когда будет готов, должен быть утверждён в качестве современного свода правил русской орфографии.

Краткий свод создаётся по инициативе Министерства просвещения. Министерство говорит о необходимости базы для каждого грамотного человека. Проект такого свода Минпросвещения предложило в ноябре, и его раскритиковала не только кафедра русского языка МГУ, но и орфографическая комиссия, потому что сделан он был непрофессионально. Лингвисты сказали, что проект нуждается в доработке. Министерство к критике прислушалось и проект отозвало.

В апреле этого года представили вторую версию того краткого свода орфографических правил, сделанную уже лингвистами. Получилось экспериментальное описание основных правил русской орфографии. Там есть, например, разделы «Правила, основанные на морфологическом принципе», «Правила, основанные на фонетическом принципе», что объясняет, где действуют те или иные принципы русской орфографии. Комиссия обсудила проект и пришла к выводу, что его можно использовать в качестве справочника по русскому правописанию.

Александра Уварова — учитель английского языка с 10 летним стажем. За ее плечами несколько лет работы в школе, уроки в детском центре, многолетняя частная практика.  Timestudent побеседовал с Александрой, чтобы выяснить, каким может быть путь в профессию, нужно ли быть преподавателем 24/7 (24 часа, 7 дней в неделю), что такое идеальный урок и возможен ли он, и есть ли профессиональные секреты.

Сейчас много рассуждений на тему ранней профессиональной ориентации детей. Как ты относишься к тому, чтобы дети с младших классов задумывались о своей профессии? 

В младшем школьном, как и в дошкольном возрасте важно предоставить ребенку возможность попробовать себя во всем – в лепке из глины, в бальных танцах, в иностранных языках, в рисовании, в единоборствах, записать его в кружок Юных интеллектуалов и т.д. В ходе игры можно знакомить ребенка с простейшими чертами различных профессий. И при этом быть любящим и чутким родителем, который заметит особый интерес ребенка к тому или иному виду деятельности, способности малыша, его природные задатки и уровень выносливости. 

Также не стоит забывать о свободном времени ребенка, где он учится планировать свой досуг и проявлять себя в этом пространстве. 

То есть в младшем школьном возрасте мы подготавливаем почву для того, чтобы ребенок в будущем сделал решающий выбор в профессии через его максимальное и разностороннее развитие, которое расширяет его выбор. А давать информацию и теоретические знания о профессиях, знакомить с их многообразием, исследовать данную тему и заниматься самоопределением стоит уже в средней школе.

Каким был твой путь в профессию, когда и как ты пришла к тому, чтобы стать преподавателем?

Честно? Я никогда не думала о том, чтобы стать учителем. Ни разу ни одной мысли в том направлении за первые 18 лет моей жизни. 
У меня было всего несколько идей о том, кем мне стать или чем заниматься, когда вырасту. Сначала я думала о том, чтобы открыть свой детский дом. А уже в выпускных классах я сказала маме, что хочу стать психологом. Мама покрутила у виска, сказав, что это не профессия. На этом, собственно, и закончились мои «примеривания» профессий на себя. 

А на сегодняшний день за моими плечами больше 10 лет преподавательского опыта. Как так вышло? — Сама не совсем понимаю… 
В 9 классе нужно было сдавать экзамены. А перед тем, как их сдавать, их сначала нужно было выбрать. Честно скажу, первые 8 лет в школе учиться я не любила, потому что меня заставляли это делать. По всем предметам я была хорошисткой (для этого не требовалось ничего сверхъестественного), но особого интереса ни к чему не проявляла, ну если только к физкультуре. 

Так вот, первый важный выбор сделала за меня мама – выбрала английский в качестве одного из устных экзаменов (тогда еще не было ОГЭ). Аргументировала она это тем, что английский однозначно нужен в современном мире, даже если он не пригодится в моей профессиональной карьере. Сдала экзамен. Поступила в лингвистический класс, набрав 0,5 баллов из 5 или 10 максимальных баллов на тестировании. 

А потом произошло знакомство с Вольфсон Мариной Евгеньевной, благодаря которой я наконец-то начала учиться усердно и с любовью. Я учила английский день и ночь. После 2 лет изучения английского в школе уже не стоял вопрос, куда дальше. Поступила в педагогический институт на иняз. А уже на втором курсе мамина подруга привела ко мне своего сына-второклассника. Боже, каким он мне тогда маленьким казался. Я не знала, что с ним делать… Потом второй ученик, третий, … десятый. Дети начали делиться со мной своими школьными успехами, первыми победами. И вот так неожиданно я стала учителем, будучи ещё студентом.

Кому, по твоему мнению, стоит становиться учителем? Какие личные качества требуются для такой деятельности?

Одной из самых главных (и вместе с тем непростых) задач школьного учителя является способность реализовать индивидуальный подход в группе, в каждом ребенке разглядеть Личность, а затем помочь раскрыть таланты, которые помогут ему в будущем сделать тот самый решающий выбор (о котором говорилось в 1 вопросе). Но чтобы этого достичь учитель вкладывает в этот процесс колоссальное количество сил, труда и терпения. Настоящему профессионалу своего дела нужно быть чутким, тактичным, стрессоустойчивым, ну и конечно ответственным за качество и результат своей деятельности.

Учитель – это человек, который С ЛЮБОВЬЮ передает не только свои знания, но и частичку своего жизненного опыта, своей души, своего характера. Он воспитывает и вдохновляет. Что для этого требуется? – Быть искренним, дружелюбным, открытым для общения, эрудированным, способным заинтересовать и удержать внимание обучающихся.

Профессия «Учитель» также позволяет «вечно» оставаться молодой из-за ежедневного общения с подрастающим поколением и необходимости постоянно постигать что-то неизведанное и совершенствовать себя и свои знания. Тут потребуется открытость к новому, энергичность, а также желание шагать «в ногу со временем».

Кто же в итоге смог бы стать Учителем? – Человек, который не увидит рутины в повторении из года в год одного и того же материала, а разглядит новое и удивительное в общении со своими учениками, и будет черпать из этого радость каждого дня.

Расскажи, пожалуйста, о твоих уроках. Как они проходят: индивидуально или коллективно, онлайн или офлайн? По какой методике? 

Дважды в неделю я хожу в детский клуб, где преподаю английский малышам начальной школы. Уроки веду в группах 2-6 человек. Остальные 5 дней в неделю я работаю онлайн индивидуально и в мини-группах со взрослыми и детьми.

Я углубленно изучала английский 2 последних года в школе и плюс 5 лет в институте. На занятиях мы выполняли много письменных грамматических упражнений, немного читали и было минимум общения. Опираясь на данный опыт, я стала разрабатывать собственные уроки. Но в какой-то момент я поняла, что это не работает, не приносит желаемого результата – дети не ГОВОРЯТ на иностранном языке, а лишь выполняют задания, которые требуются. Конечно, без грамматики никуда. И я за грамотную речь. Но даже изучение грамматики можно построить через общение. 

Я начала искать, экспериментировать. Сейчас мои ученики не осознают, что они в процессе диалога учат грамматику, они просто говорят, запоминая различные шаблоны, актуальные для реалий современного мира.

Поделись, пожалуйста, несколькими своими профессиональными секретами.

На самом деле, секретов нет. 
На моих уроках ученикам нет необходимости зубрить теорию. Берём какое-нибудь микроскопическое правило и доводим его до автоматизма. Берём следующее правило – и по той же схеме. А затем сочетаем одно правило с другим. 
Во многих школьных учебниках английского языка на 1 лексическую тему выделяется 1 академический час. Часто бывает так, что до следующего учебного года эта тема больше нигде не появляется. Т.е. усилия потрачены, а результата нет. В итоге, к 11 классу выпускник так и не научился формулировать самые простые мысли. А на моих занятиях изучение нового лексического материала (так же как и грамматического) происходит на базе уже изученного. Тем самым, мы активируем словарный запас – превращаем пассивный словарный запас (слова, которые ученики понимают, например, при чтении, но не используют в своей речи) в активный (слова, которые ученики применяют в своей речи).

Кроме того, я разрешаю делать ошибки. Без них невозможна практика языка. Ошибка – это не страшно, ошибка — это шаг к успеху, это возможность сделать непонятное понятным. А чем больше взрослые ругают детей за ошибки, тем больше дети боятся школьного предмета.

Что тебе нравится и что не нравится в работе?

— Я каждый раз с огромным уважением смотрю на людей, что приходят ко мне. Ведь выучить чужой язык – это нелегкий труд. Я всегда говорю ученикам, что английский – это не просто слова, которые произносятся иначе, это иное мировоззрение и мышление, и наша задача – понять другую культуру и научиться мыслить в заданных рамках. И я так счастлива оттого, что я могу пройти этот путь вместе со своими учениками. 

— Мне нравится наблюдать за результатом моих учеников. Особенно меня радуют мои самые юные умы – первоклассники, которые ещё вчера были ограничены минимальным словарным запасом, а сегодня смело вступают в диалог друг с другом. 

— Моя профессиональная деятельность основана на общении с абсолютно разными людьми, разных возрастов и взглядов. В процессе диалога мы узнаем друг друга и становимся ближе. Я сама до сих пор общаюсь со многими своими учителями (удивительно, но все они – учителя иностранных языков), а сейчас и я нахожу среди своих студентов близких по духу людей – и это тоже замечательно.

Минусы профессии учителя:

— В школе невероятно тяжело научить 15 человек в группе (а бывает, все 30) ГОВОРИТЬ на «чужом» языке за 40 минут.
— В школе много бумажной работы, которая совсем не про «давать знания».
— Порой желание родителей сделать из своего ребенка преуспевающую личность, выливается в сопротивление со стороны ученика. Бывает, ко мне приводят подростков, которым лет за 5 в школе осточертел English, и они всячески пытаются доказать мне, что английский им не нужен. Что делать с такими учениками, признаться, я не знаю. 
— В школе учителя много времени проводят на ногах.
— В онлайн-формате учителем приходится много сидеть.

Ожидание от профессии и реальность: как и чем отличаются?

Мне всегда казалось, что преподавание – это творческий процесс. Но в школе есть рабочая программа, где прописано практически каждое слово учителя. К тому же, идеальной программы нет – везде есть свои «плюсы» и «минусы», а учитель не всегда вправе внести свои коррективы.

Как ты считаешь, в чем заключается разница между преподавателями, которые учили тебя, и современными учителями?

• Преподаватели «старой» школы были априори уважаемыми и авторитетными людьми. А современные преподаватели – это люди, которые оказывают услуги, и уважение школьников им приходится завоевывать. 
• Преподаватели «старой» школы могли поддерживать дисциплину оценками, удалением из класса, угрозами вызвать родителей в школу или оставить ученика на второй год. В современной школе у учителей больше нет этого права. Они лишены рычагов влияния. Теперь им приходится искать иные подходы.
• Большинство преподавателей «старой» школы после окончания педагогических вузов шли в образовательные учреждения. Сейчас же происходит большой отток специалистов, что отражается на качестве школьного образования.
 

Существует мнение, что учитель должен быть учителем 24/7 и он не имеет права выставлять свои личные фотографии в социальные сети и т.д….? Твое отношение к такой позиции.

Наверное, каждому приятнее общаться с открытыми людьми, и ученикам в том числе. Я это знаю из собственного опыта. Марина Евгеньевна, мой учитель по английскому, приглашала нас в гости, мы созванивались, устраивали в школе чаепития, болтали на переменах обо всем на свете. Наш «Старший друг» показал нам, что у Учителей бывает жизнь за пределами школы. Такая открытость повышает доверие учеников, улучшает взаимопонимание, стимулирует ещё лучше учиться и уважать.

Но, конечно же, тут важно найти «золотую» середину. Необходимо понимать, что где бы нас, учителей, ни встретили наши ученики (в магазине, в отпуске, в Интернет-пространстве и т.д.) мы должны соблюдать морально-нравственные нормы.

Если мы говорим о социальных сетях, то стоит соблюдать правила приличия и перед публикацией любой фотографии или поста задавать себе вопрос: «Не разрушит ли это мою репутацию в глазах моих учеников?»

Идеальный урок – какой он?

Идеальный урок – это урок, где все стороны учебного процесса (учитель и ученики) получают удовольствие и включены в него (и это не всегда тот урок, который был идеально выстроен методически или урок, который идет точно по плану).
Идеальный урок – это творческий урок, где дети не боятся высказывать свое мнение.
Идеальный урок – это урок, который ученики помнят и обсуждают даже в конце учебного дня.
Идеальный урок – это урок, после которого дети подходят к учителю, чтобы поделиться впечатлениями от урока или рассказать то, что не успели договорить во время урока.
Идеальный урок – когда дети не пассивно впитывают знания, о которым им рассказывает учитель, а принимают активное участие в добывании знаний, обсуждении и т.д., а учитель направляет и контролирует процесс.
Идеальный урок – это урок, когда каждый (учитель и ученики) уносит с собой что-то ценное, важное, новое. 

В общем, для меня идеальный урок – это актуальный, интересный и насыщенный урок. Положительно эмоционально окрашенный и качественный по своему содержанию!

Вопросы задавала Полина М, timestudent, фото: из личного архива Александры Уваровой.

Читать другие статьи: 

«И не путать никогда острова и города»: чему россияне хотят учиться в школе, а чему — нет?

Что такое профориентация и кому она нужна?

Второе высшее образование 2022: особенности получения

Топ лучших дистанционных образовательных платформ

Ошибки – это не страшно