От ошибки декарта к прозрению сартра

«Новая Земля»

Тематика: Самопознание

От ошибки Декарта — к интуитивному постижению Сартра

Декарт, философ XVII века, признанный основоположником современной философии, выразил эту исходную ошибку (приняв ее за изначальную истину) афоризмом: «Я мыслю, значит, существую». Это было его ответом на вопрос: «Есть ли что-либо, что я могу считать абсолютно несомненным?» Тот факт, что сам он постоянно думает, Декарт полагал не подлежащим сомнению, и поэтому приравнял мышление к Существованию, иначе говоря, приравнял личность — я есть — к мышлению. Вместо изначальной истины он нашел корень эго, но не понял этого.

Потребовалось без малого триста лет, чтобы другой знаменитый философ увидел то, что Декарт, как и все остальные, проглядел. Его имя Жан-Поль Сартр. Он очень глубоко всмотрелся в заявление Декарта «Я мыслю, значит, существую», и внезапно осознал, что, выражаясь его словами, «Сознание, говорящее “я есть”, не является мыслящим». Что он имел в виду? Когда ты осознаешь, что мыслишь, то это осознавание не является частью мышления. Это другое измерение сознания. Это та самая осознанность, которая говорит: «Я Есть». Если бы в тебе не было ничего, кроме мыслей, ты бы даже не знал, что мыслишь. Ты был бы подобен тому, кто видит сон, но не знает, что это сон. Ты бы так же отождествлялся с каждой мыслью, как видящий сон — с каждым снящимся образом. Многие люди живут именно так — как лунатики, попавшие в ловушку старых дисфункциональных ментальных установок, непрерывно воспроизводящих одну и ту же кошмарную реальность. Если ты знаешь, что видишь сон, то внутри этого сна ты пробужден. Это другое измерение сознания.

Смысл интуитивного постижения Сартра очень глубок, но сам он был еще слишком отождествлен с мышлением, чтобы полностью осознать важность своего открытия — появления нового измерения сознания.

Источник

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

«Я хочу»: потребность иметь больше

Эго отождествляет себя с обладанием, однако обладание приносит лишь краткое и поверхностное удовлетворение. В нём кроется глубокое чувство неудовлетворённости, неполноты и ощущение, что «этого недостаточно». Когда эго говорит: «Мне этого недостаточно», на самом деле оно имеет в виду, что «я ещё недостаточно велико».

Как мы уже видели, обладание – концепция собственности – это фикция, порождённая эго, чтобы придать себе прочность и постоянство, выделиться, стать чем-то особенным. Но так как найти себя через обладание невозможно, под этим кроется более мощная движущая сила, которая относится к структуре эго: потребность иметь больше, которую также можно назвать «хотением»[5]5

Слово «хотение», которое в русском языке относится к разряду просторечных, в контексте данной книги может несколько резать слух. Однако оно является точным переводом слова «wanting», которое автор употребляет, чтобы акцентировать то самое действие, которое движет поведением людей.

[Закрыть]

. Ни одно эго не может долго существовать без жажды большего. Поэтому для поддержания жизни эго хотение куда важнее обладания. Эго больше хочет хотеть, чем иметь. Поэтому чувство неглубокого удовлетворения от обладания неизменно сменяет желание чего-то ещё. Это психологическая потребность иметь больше – больше вещей, с которыми можно было бы себя отождествлять. Потребность не подлинная, а пагубная.

В некоторых случаях психологическая потребность иметь больше, или же чувство «недостаточности», столь характерное для эго, переносится на физический уровень и превращается в неутолимый голод. Страдающие булимией нередко вызывают у себя рвоту, лишь бы продолжать есть. Однако голодно не их тело, а их ум. Этот недуг был бы излечен, если бы, вместо того чтобы отождествляться со своим умом, страдающие булимией вошли в контакт со своим телом и услышали его настоящие потребности, а не псевдопотребности эгоического ума.

Некоторые эго знают, чего хотят, и преследуют свою цель с мрачной и беспощадной решимостью. Чингисхан, Сталин, Гитлер – вот лишь несколько крупномасштабных примеров эго. Однако энергия, движущая их хотением, создаёт противодействующую энергию равной интенсивности, которая в конце концов приводит к их падению. Тем временем они делают несчастными себя и многих других или, как в вышеописанных примерах, творят ад на земле. Желания большинства эго противоречивы. Сегодня они хотят одно, а завтра – другое, или же они могут вовсе не знать, чего хотят, за исключением одного – они никогда не хотят того, что есть: настоящего момента. Волнение, беспокойство, скука, тревога, недовольство – вот результат неудовлетворённого хотения. Хотение – это элемент структуры, и пока эта умственная структура существует, содержание, сколько бы его ни было, не сможет дать вам длительного удовлетворения. Интенсивное, ни на чём не сфокусированное хотение часто можно встретить в развивающемся эго подростков. Некоторые из них всё время находятся в состоянии неприятия и недовольства.

Физические потребности всего населения Земли в пище, воде, крове, одежде и элементарных удобствах можно было бы легко удовлетворить, если бы не дисбаланс в распределении ресурсов, вызванный безумной хищнической потребностью иметь больше – жадностью эго. Она находит коллективное выражение в мировых экономических структурах, таких как гигантские корпорации. По сути это эгоические сущности, конкурирующие друг с другом за то, чтобы больше иметь. Их единственная слепая цель – прибыль, и они преследуют её с абсолютной беспощадностью. Природа, животные, люди и даже их собственные сотрудники – не более чем цифры в балансовом отчёте, безжизненный расходный материал, который сперва используют, а затем выбрасывают.

Мыслеформы «я», «моё», «больше, чем», «я хочу», «мне нужно», «я должен иметь» и «мне мало» относятся не к содержанию, а к структуре эго. Содержание может меняться, но, пока вы не научитесь распознавать в себе мыслеформы, пока они будут оставаться неосознанными, вы будете верить тому, что они говорят; вы будете обречены воплощать эти неосознанные мысли в поступках, обречены искать и не находить, потому что, пока эти мыслеформы в силе, никакие вещи, место, человек или состояние никогда вас не удовлетворят. Пока эти эгоические структуры существуют, вас не удовлетворит никакое содержание. Что бы вы ни имели и чего бы ни достигли, вы всё равно будете несчастны. Вы всегда будете искать что-то ещё, что сулит более полную реализацию, что обещает восполнить неполноту вашего самоощущения и утолить живущее в вас чувство недостаточности.

Отождествление с телом

Помимо отождествления с вещами существует ещё одна базовая форма отождествления – с «моим» телом. Тело бывает мужским или женским, поэтому ощущение себя мужчиной или женщиной составляет значительную часть самовосприятия большинства людей. Человек отождествляет себя с полом. Такое отождествление поощряется с самого раннего возраста, и это заставляет вас играть роль и следовать обусловленным моделям поведения, которые влияют на все аспекты вашей жизни, а не только на сексуальность. Для многих эта роль становится ловушкой, из которой они никак не могут выбраться, причём в некоторых обществах с традиционным укладом это выражено ещё сильнее, чем в западной культуре, где отождествление с полом начинает слегка ослабевать. В некоторых традиционных культурах для женщины нет ничего страшнее, чем не выйти замуж или быть бесплодной, а для мужчины – иметь недостаточно сильную половую потенцию и быть неспособным стать отцом. Жизненная реализация воспринимается как реализация своей половой принадлежности.

На Западе самовосприятие людей в огромной мере обусловлено внешним видом и состоянием тела: его силой или слабостью, его кажущейся красотой или непривлекательностью в сравнении с другими. У многих людей чувство собственной ценности тесно связано с их физической силой, привлекательностью, тренированностью и внешним видом. Многие страдают заниженной самооценкой, так как их тело кажется им некрасивым или несовершенным.

В некоторых случаях умственный образ «моего тела» или представление о нём никак не соответствует реальности. Молодая женщина может думать, что у неё лишний вес, и морить себя голодом, тогда как в действительности она совсем худая. Она утратила способность видеть своё тело и «видит» лишь его умственную концепцию, которая говорит: «я толстая» или «я растолстею». В основе этого состояния лежит отождествление с умом. В последние десятилетия, когда люди стали всё больше отождествляться со своим умом, что свидетельствует об усилении эгоической дисфункции, наблюдается рост случаев заболевания анорексией. Если бы больная могла увидеть своё тело без вмешательства суждений своего ума или хотя бы понять, что они собой представляют, вместо того чтобы принимать их на веру – а ещё лучше, если бы она могла почувствовать своё тело изнутри, – это стало бы началом её исцеления.

Те, кто отождествляется со своей привлекательной внешностью, физической силой или способностями, испытывают страдания, когда эти качества начинают угасать и исчезать, что, само собой, неизбежно. Тогда и их личность, основывавшаяся на этих качествах, оказывается под угрозой краха. Какими бы безобразными или прекрасными они ни были, люди во многом формируют образ своей личности – как отрицательный, так и положительный – на основе своего тела. Точнее, образ их личности строится на мысли о «я», которую они ошибочно привязывают к умственному образу своего тела или представлению о нём. Но ведь тело – это лишь физическая форма, разделяющая судьбу всех форм: непостоянство и в конечном счёте распад.

Приравнивать своё «я» к воспринимаемому органами чувств физическому телу, которому суждено состариться, увянуть и умереть, значит, обрекать себя рано или поздно на страдания. Перестать отождествляться с телом – не значит пренебрегать им, презирать его или перестать о нём заботиться. Если оно сильное, красивое и энергичное, вы можете наслаждаться этими качествами и ценить их, пока они есть. Вы также можете улучшить состояние тела с помощью правильного питания и упражнений. Если вы не будете приравнивать своё тело к тому, кто вы есть, то, когда его красота поблёкнет, энергия уменьшится или оно станет немощным, это никак не повлияет на вашу самооценку или самовосприятие. К тому же, когда тело начинает слабеть, в нём может легче проявляться измерение бесформенного – свету сознания легче сиять сквозь угасающую форму.

Не только люди с хорошим или близким к совершенству телом склонны приравнивать его к тому, кто они есть. С такой же лёгкостью можно отождествлять себя с «проблемным» телом, привнося его несовершенство, немощность или болезнь в образ своей личности. Вы можете думать и говорить о себе как о «страдающем» той или иной хронической болезнью или как об инвалиде. Врачи и другие люди будут уделять вам много внимания и постоянно подтверждать ваш концептуальный образ больного, или пациента. В итоге вы будете бессознательно цепляться за болезнь – ведь это теперь важнейшая часть того, кем вы себя считаете. Это ещё одна, очередная мыслеформа, с которой может отождествляться эго. Найдя свой образ, оно стремится его удержать. Поразительно, но зачастую в поисках более сильного средства для отождествления эго может даже вызывать болезни, чтобы укреплять себя с их помощью.

Ощущение внутреннего тела

Хотя отождествление с телом является одной из главных форм эго, здесь есть и положительный момент – это отождествление легче всего преодолеть. Для этого надо не пытаться убедить себя в том, что вы не тело, а переключить внимание с его внешней формы и мыслей о том, какое оно красивое, уродливое, сильное, слабое, слишком толстое или слишком худое, на ощущение присутствующей в нём жизни. Неважно, как выглядит ваше тело снаружи, – за внешней формой это насквозь живое энергетическое поле.

Если вы ещё не умеете осознавать своё «внутреннее тело», закройте глаза и почувствуйте, есть ли жизнь внутри ваших рук. Не спрашивайте свой ум. Он ответит: «Я ничего не чувствую». Возможно, он также скажет: «Дай мне что-то более интересное, о чём я мог бы думать». Поэтому не спрашивайте ум, а обратитесь прямо к своим рукам. То есть осознайте тонкое ощущение жизни внутри них. Оно там есть. Чтобы его уловить, надо лишь проникнуть в них своим вниманием. Сперва вы можете почувствовать там лёгкое покалывание, а после – ощущение энергии или жизни. Если вы будете удерживать своё внимание в руках какое-то время, ощущение жизни внутри них усилится. Некоторым для этого даже не надо закрывать глаза. Они смогут почувствовать свои «внутренние руки», не отрываясь от чтения этой главы. Затем перенесите всё внимание в стопы. Удерживайте его там около минуты, а после почувствуйте сразу и руки, и стопы. Включайте в это ощущение другие части тела: ноги, предплечья, плечи, живот, грудь и так далее, пока не осознаете своё внутреннее тело как всеохватное чувство жизни.

То, что я называю «внутренним телом», в действительности уже не тело, а жизненная энергия, мост между формой и бесформенным. Выработайте привычку чувствовать своё внутреннее тело как можно чаще. Через некоторое время вам уже не придётся закрывать глаза. Попробуйте, к примеру, чувствовать своё внутреннее тело, когда вы кого-то слушаете. Это кажется почти что парадоксом, но, ощущая контакт со своим внутренним телом, вы уже не отождествляете себя ни с телом, ни с умом. Иными словами, отождествление с формой исчезает, и вы движетесь от него к бесформенному, которое также можно назвать Бытием. Это ваше сущностное «я». Осознавание тела не только помогает вам оставаться в настоящем, но и становится дверью из тюрьмы эго. Кроме того, оно усиливает иммунную систему и способность тела к самоисцелению.

Забвение Бытия

Эго – это всегда отождествление с формой, поиски себя в какой-то форме и, как следствие, потеря себя в ней. Формами являются не только материальные объекты и физические тела. Есть нечто более существенное, чем внешние формы в виде вещей и тел. Это мыслеформы, непрерывно возникающие в поле сознания, – энергетические образования, более тонкие и менее плотные, чем физическая материя, но всё же формы. То, что может восприниматься как не– смолкающий голос у вас в голове, является потоком непрерывного и навязчивого думания. Когда каждая мысль поглощает всё ваше внимание, когда вы настолько отождествляетесь с голосом у себя в голове и с сопровождающими его эмоциями, что теряетесь в каждой мысли и в каждой эмоции, вы полностью отождествлены с формой, а значит, находитесь во власти эго. Эго – это сгусток повторяющихся мыс– леформ и обусловленных ментально-эмоциональных схем, наделённых чувством «я», то есть ощущением себя. Эго возникает, когда ваше ощущение Бытийно– сти, ощущение «я есть», являющееся бесформенным сознанием, смешивается с формой. Вот в чём смысл отождествления. Это забвение Бытия, изначальная ошибка, иллюзия абсолютной отдельности, которая превращает реальность в кошмар.

Философ семнадцатого века Декарт, считающийся основателем современной философии, выразил эту изначальную ошибку в своём знаменитом изречении (в котором он усматривал основополагающую истину): «Я мыслю, следовательно, я существую». Это было его ответом на вопрос: «Есть ли что– либо, что я могу знать с абсолютной достоверностью?» Тот факт, что сам он постоянно думает, Декарт считал неоспоримым, поэтому он приравнял Бытие к мышлению, поставив тем самым знак равенства между мышлением и личностью – «я есть». Вместо основополагающей истины он нашёл корень эго, но не понял этого.

Прошло почти триста лет, прежде чем другой знаменитый философ увидел в этом изречении нечто, что проглядели и Декарт, и все другие. Звали его Жан-Поль Сартр. Он очень глубоко вник в изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» и неожиданно понял, что, выражаясь его словами, «сознание, которое говорит: «я есть», и сознание, которое мыслит, – это не одно и то же». Что он имел в виду? Когда вы сознаёте, что думаете, это осознание не является частью мышления. Это другое измерение сознания. Именно это осознание говорит: «я есть». Если бы в вас не было ничего, кроме мыслей, вы бы даже не знали, что думаете. Вы были бы подобны человеку, который видит сон, не зная, что это сон. Вы бы отождествлялись с каждой мыслью – как сновидец, отождествляющийся с каждым снящимся ему образом. Многие люди так и живут, как лунатики, увязшие в ловушке старых искажённых умственных структур, без конца воссоздающих одну и ту же кошмарную реальность. Когда же вы знаете, что видите сон, то бодрствуете внутри сновидения. Здесь включается другое измерение сознания.

Прозрение Сартра имеет глубокий смысл, но сам он был ещё слишком отождествлён с процессом мышления, чтобы осознать всю значимость того, что он открыл, – возникновение нового измерения сознания.

Покой, который превыше всякого ума

Известно много случаев, когда под влиянием трагической утраты людям в какой-то момент их жизни открывалось это новое нарождающееся измерение сознания. Одни потеряли всё своё имущество, другие – детей, мужа или жену, социальное положение, репутацию или физические способности. В некоторых случаях в результате катастрофы или войны они потеряли сразу всё и остались ни с чем. Такую ситуацию можно назвать предельной. Они лишились всего, с чем себя отождествляли, что давало им ощущение собственного «я». А затем, внезапно и необъяснимо, страдание или сильнейший страх, которые они испытывали вначале, уступили место священному чувству Присутствия, глубокому покою, умиротворению и полной свободе от страха. Это явление, должно быть, было знакомо святому Павлу, который облёк его в выражение «и мир Божий, который превыше всякого ума»[6]6

Послание к филлипийцам святого апостола Павла 1:7.

[Закрыть]

. Этот мир и покой казались необъяснимыми, и люди спрашивали себя: как, пережив такое, могу я чувствовать мир и покой?

Ответ прост, если вы понимаете, что такое эго и как оно работает. Когда формы, с которыми вы отождествлялись и которые давали вам ощущение собственного «я», разрушаются или же вы их лишаетесь, это может привести к разрушению эго. Ведь эго – это отождествление с формой. Когда вам больше не с чем себя отождествлять, кто вы тогда? Когда формы вокруг вас умирают или когда ваша собственная смерть уже близка, ваше чувство Бы– тийности, ощущение «я есть» высвобождается из пут формы: Дух высвобождается из плена материи. Вы осознаёте своё сущностное «я» как бесформенное, всепроникающее Присутствие, как Бытие, предшествующее всем формам, всем отождествлениям. Вы осознаёте своё истинное «я» как само сознание, а не как то, с чем оно отождествилось. Это и есть «мир Божий». Истина не в том, что «я есть это» или «я есть то», а в том, что «Я Есть».

Не все люди, пережившие тяжёлые утраты, переживают и это пробуждение, это разотождествление с формой. Некоторые тут же создают сильный умственный образ, или мыслеформу, рисующий их в виде жертвы обстоятельств, других людей, несправедливой судьбы или Бога. Они отождествляются с этой мыслеформой и вызываемыми ею эмоциями гнева, негодования, жалости к себе и так далее, и это отождествление тут же замещает все те, которые разрушились вследствие утраты. Другими словами, эго быстро находит новую форму. То, что эта новая форма глубоко несчастна, не слишком заботит эго, главное – иметь личностный образ, неважно, плохой или хороший. И это новое эго будет ещё более скованным, ещё более жёстким и непроницаемым, чем старое.

Каждый раз, когда вы сталкиваетесь с трагической утратой, вы либо сопротивляетесь ей, либо уступаете. Кто-то негодует или озлобляется, а в ком– то просыпаются мудрость, сострадание и любовь. Уступить – значит принять то, что есть. Так вы открыты жизни. Сопротивление – это внутренний зажим, отвердение скорлупы эго. Так вы полностью закрыты. Что бы вы ни делали в состоянии внутреннего сопротивления (что также можно назвать негативностью), это вызовет ещё большее внешнее сопротивление, и вселенная будет не на вашей стороне, жизнь не будет вам помогать. Свет не может проникнуть внутрь через закрытые ставни. Когда же вы внутренне уступаете и прекращаете борьбу, открывается новое измерение сознания. Если действие возможно или необходимо, оно будет совершаться в резонансе с целым, поддержанное творческим разумом – ничем не обусловленным сознанием, с которым в состоянии внутренней открытости вы становитесь едины. И тогда обстоятельства и люди начинают вам помогать, становятся с вами заодно. Происходят счастливые совпадения. Всё складывается в вашу пользу. Если же действие невозможно, вы пребываете в умиротворении и внутреннем покое, которые приходят с отказом от борьбы. Вы пребываете в Боге.

Глава третья. Ядро эго

Большинство людей настолько отождествляются с голосом у себя в голове – непрерывным потоком непроизвольного навязчивого мышления и сопровождающими его эмоциями, что можно сказать – они одержимы собственным умом. Пока вы этого никак не сознаёте, вам представляется, что думающий – это вы. Но это – эгоический ум. Мы называем его эгоическим, потому что в каждой мысли – в каждом воспоминании, интерпретации, мнении, точке зрения, реакции и эмоции – присутствует чувство собственного «я», эго. В духовном смысле это и есть неосознанность. И, разумеется, ваше мышление – содержание вашего ума – обусловлено прошлым: вашим воспитанием, культурной средой, жизненным опытом и так далее. Активность вашего ума определяется совокупностью неотвязных, повторяющихся мыслей, эмоций и реактивных схем поведения, с которыми вы больше всего себя отождествляете. Эта совокупность и есть эго.

Как мы уже видели, когда вы говорите «я», в большинстве случаев говорите не вы, а ваше эго. Оно состоит из мыслей и эмоций – вороха воспоминаний, с которыми вы себя отождествляете, называя их «я и моя история», привычных ролей, которые вы играете, сами того не сознавая, и коллективных отождествлений, таких как национальность, религия, раса, социальный класс или политическая принадлежность. Эго также включает в себя ваши личные отождествления – не только с принадлежащими вам вещами, но и с мнениями, внешним видом, давними обидами или представлениями о себе как о ком-то, кто лучше или хуже других, у кого всё сложилось в жизни или нет.

Содержание эго у всех разное, однако в каждом эго действует одна и та же структура. Иными словами, разные эго отличаются друг от друга лишь снаружи. По сути же они все одинаковы. В чём их одинаковость? А в том, что они живут за счёт отождествления и отделения. Если основой вашей жизни является созданное умом «я», состоящее из мыслей и эмоций, то есть эго, то фундамент вашей личности непрочен, так как мысли и эмоции по природе своей эфемерны и мимолётны. Поэтому каждое эго постоянно борется за выживание, пытаясь защитить и укрупнить себя. Чтобы поддерживать мысль о «я», оно нуждается в противоположной мысли о «другом». Другие воспринимаются ещё более другими, когда я смотрю на них как на врагов. На одном конце шкалы этой бессознательной эгоической схемы поведения находится навязчивая привычка эго выискивать чужие недостатки и жаловаться на других людей. Именно это имел в виду Иисус, говоря: «Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, когда сам не видишь бревна в твоём глазе?»[7]7

Евангелие от Луки 6:41.

[Закрыть]

На другом конце шкалы мы имеем физическое насилие между отдельными людьми и войны между нациями. В Библии вопрос Иисуса остаётся без ответа, но ответ, конечно, есть: «Я делаю это, потому что, критикуя или обвиняя другого, я могу чувствовать себя более значимым и ощущать своё превосходство».

Источник

Отождествление с телом

Помимо отождествления с вещами существует еще отождествление с моим телом.

Самоощущение большинства людей на Западе в огромной мере определяется именно внешним видом и состоянием тела — его силой или слабостью, внешней красотой или уродством — по сравнению с другими. У многих чувство собственного достоинства внутренне связано с физической силой, подтянутостью и хорошей внешностью. Многие страдают заниженной самооценкой, так как их тело кажется им некрасивым иди несовершенным.

В некоторых случаях умственный образ моего тела или представление о нем никак не соответствует реальности. Молодая женщина думает, будто у нее лишний вес, и по этой причине изнуряет себя голодом, хотя фактически выглядит довольно изящно. Она утратила способность видеть свое тело. Все, что она «видит», — это мысленное представление о нем, а оно говорит: «Я толстая», или: «Я растолстею».

Те, кто отождествляется со своей яркой внешностью, физической силой, переживают и страдают, когда эти атрибуты начинают блекнуть и исчезать, но ведь иначе и быть не может. Теперь самой их личности, которая на этом строится, угрожает исчезновение. Какими бы безобразными или прекрасными они ни были, люди во многом формируют образ своей личности — как отрицательный так и положительный — на основе своего тела. Точнее, образ их личности строится на мысли о Я, которую они ошибочно привязывают к умственному образу своего тела или представлению о нем. Но ведь тело — это лишь физическая форма, разделяющая судьбу всех форм: непостоянство и в конечном счете распад.

Перестать отождествляться с телом — не значит пренебрегать им, презирать его или перестать о нем заботиться. Если вы не будете приравнивать свое тело к тому, кто вы есть, то, когда его красота поблекнет, энергия уменьшится или оно станет немощным, это никак не повлияет на вашу самооценку или самовосприятие.

Не только люди с хорошим или почти совершенным телом приравнивают его к тому, кто они есть. Можно очень легко отождествиться и с «проблемным» телом, превратив его несовершенство, болезнь или бессилие в свое отождествление. Тогда ты можешь считать себя «страдающим» от того или иного хронического заболевания или бессилия, и говорить о себе как о теле. В этом случае тебя окружат вниманием врачи и близкие, которые будут постоянно поддерживать твое самоотождествление с ролью страдальца или пациента. Как следствие, ты будешь бессознательно цепляться за болезнь, ведь теперь это важнейшая часть того, кем ты себя считаешь. Найдя отождествление, эго не желает с ним расставаться.

Ощущение внутреннего тела

Хотя отождествление с телом является одной из главных форм эго, здесь есть и положительный момент — это отождествление легче всего преодолеть. Для этого надо не пытаться убедить себя в том, что вы — не тело, а переключить внимание с его внешней формы и мыслей о нем какое оно красивое, уродливое, сильное, слабое, слишком толстое или слишком худое, — на ощущение присутствующей в нем жизни. Неважно, как выглядит ваше тело снаружи, — за внешней формой это насквозь живое энергетическое поле.

Если вы еще не умеете осознавать свое «внутреннее тело», закройте глаза и почувствуйте, есть ли жизнь внутри ваших рук. Не спрашивайте свой ум. Он ответит: «Я ничего не чувствую». Возможно, он также скажет: «Дай мне что-то более интересное, о чем я мог бы думать». Поэтому не спрашивайте ум, а обратитесь прямо к своим рукам. То есть осознайте тонкое ощущение жизни внутри них. Оно там есть. Чтобы его уловить, надо лишь проникнуть в них своим вниманием. Сперва вы можете почувствовать там легкое покалывание, а после — ощущение энергии или жизни. Если вы будете удерживать свое внимание в руках какое-то время, ощущение жизни внутри них усилиться. усилится. Некоторым для этого даже не надо закрывать глаза. Они смогут почувствовать свои «внутренние руки», не отрываясь от чтения этой главы. Затем перенесите все внимание в стопы. Удерживайте его там около минуты, а после почувствуйте сразу и руки, и стопы. Включайте в это ощущение другие части тела: ноги, предплечья, плечи, живот, грудь и так далее, пока не осознаете сове внутреннее тело как всеохватное чувство жизни.

То, что я называю внутренним телом, на самом деле уже не тело — а жизненная энергия, мост между формой и бесформенным. Выработайте привычку чувствовать свое внутреннее тело как можно чаще. Через некоторое время вам уже не понадобится закрывать для этого глаза. Попробуйте, к примеру, чувствовать свое внутреннее тело, когда вы кого-то слушаете. Это кажется почти что парадоксом, но, ощущая контакт со своим внутренним телом, вы уже не отождествляете себя ни с телом, ни с умом. Иными словами, отождествление с формой исчезает, и вы движетесь от него к бесформенному, которое также можно назвать Бытием. Это ваше сущностное «Я». Осознавание тела не только помогает вам оставаться в настоящем, но и становится дверью из тюрьмы эго. Кроме того, оно усиливает иммунную систему и способность тела к самоисцелению.

Забвение бытия

Эго — это всегда отождествление с формой, поиски себя в какой-то форме и как следствие потеря себя в ней. Формами являются не только материальные объекты и физические тела. Есть нечто более существенное, чем внешние формы в виде вещей и тел. Это мыслеформы, непрерывно возникающие в поле сознания, — энергетические образования, более тонкие и менее плотные, чем физическая материя, но все же формы. То, что может восприниматься как несмолкающий голос у вас голове, является потоком непрерывного и навязчивого думанья. Когда каждая мысль поглощает все ваше внимание, когда вы настолько отождествляетесь с голосом у себя в голове и с сопровождающими его эмоциями, что теряетесь в каждой мысли и в каждой эмоции, вы полностью отождествлены с формой, а значит, находитесь во власти эго. Эго — это сгусток повторяющихся мыслеформ и обусловленных ментально-эмоциональных схем, наделенных чувством «я», то есть ощущением себя. Эго возникает, когда ваше ощущение Бытийности, ощущение «Я Есть», являющееся бесформенным сознанием, смешивается с формой. Вот в чем смысл отождествления. Это забвение Бытия, изначальная ошибка, иллюзия абсолютной отдельности, которая превращает реальность в кошмар.

От ошибки Декарта к прозрению Сартра

Декарт, философ XVII века, выразил эту исходную ошибку (приняв ее за изначальную истину) афоризмом: «Я мыслю, следовательно, я существую». Это было его ответом на вопрос: «Есть ли что-либо, что я могу считать абсолютно несомненным?» Тот факт, что сам он постоянно думает, Декарт полагал не подлежащим сомнению, и поэтому приравнял мышление к Существованию, иначе говоря, приравнял личность — я есть — к мышлению. Вместо изначальной истины он нашел корень эго, но не понял этого.

Потребовалось без малого триста лет, чтобы другой знаменитый философ увидел то, что Декарт, как и все остальные, проглядел. Его имя Жан-Поль Сартр. Он очень глубоко всмотрелся в заявление Декарта «Я мыслю, значит, существую», и внезапно осознал, что, выражаясь его словами, «Сознание, говорящее “я есть”, и сознание, которое мыслит — не одно и то же». Что он имел в виду? Когда ты осознаешь, что мыслишь, то это осознавание не является частью мышления. Это другое измерение сознания. Это та самая осознанность, которая говорит: «Я Есть». Если бы в тебе не было ничего, кроме мыслей, ты бы даже не знал, что мыслишь. Ты был бы подобен тому, кто видит сон, но не знает, что это сон. Ты бы так же отождествлялся с каждой мыслью, как видящий сон — с каждым снящимся образом. Многие люди живут именно так — как лунатики, попавшие в ловушку старых искаженных умственных структур, непрерывно воспроизводящих одну и ту же кошмарную реальность. Если ты знаешь, что видишь сон, то внутри этого сна ты пробужден. Это другое измерение сознания.

Покой, который превыше всякого ума

Известно много случаев, когда под влиянием трагической утраты людям в какой-то момент их жизни открывалось это новое нарождающееся измерение сознания. … Они лишились всего, с чем себя отождествляли, что давало им ощущение собственного Я. А затем внезапно и необъяснимо, страдание или сильнейший страх, которые они испытывали вначале, уступили место священному чувству Присутствия, глубокому покою, умиротворению и полной свободе от страха. …

Когда формы, с которыми вы отождествлялись и которые давали вам ощущение собственного Я разрушаются или же вы их лишаетесь, это может привести к разрушению эго. Ведь эго — это отождествление с формой. Когда вам больше не с кем себя отождествлять, кто вы тогда? … Истина не в том, что «я есть это» или «я есть то», а в том, что «Я ЕСТЬ».

Не все люди, пережившие тяжелые утраты, переживают и это пробуждение, это разотождествление с формой. Некоторые сразу же создают сильный умственный образ или мыслеформу , рисующий их в виде жертвы обстоятельств,других людей, несправедливой судьбы или Бога. Они отождествляются с этой мыслеформой и вызываемыми ею эмоциями гнева, негодования, жалости к себе и так далее, и это отождествление тут же замещает все те, которые разрушились вследствие утраты. Другими словами, эго быстро находит новую форму.

Каждый раз, когда вы сталкиваетесь с трагической утратой, вы либо сопротивляетесь ей, либо уступаете. Кто-то негодует или озлобляется, а в ком-то просыпаются мудрость, сострадание и любовь. Уступить — значит принять то, что есть. Так вы открыты жизни. Сопротивление — это внутренний зажим, отвердение скорлупы эго. Так вы полностью закрыты. Что бы вы не делали в состоянии внутреннего сопротивления (что также можно назвать негативностью), это вызовет еще большее внешнее сопротивление, и вселенная будет не на вашей стороне, жизнь не будет вам помогать. Свет не может проникнуть внутрь через закрытые ставни. Когда же вы внутренне уступаете и прекращаете борьбу, открывается новое измерение сознания. Если действие возможно или необходимо, оно будет совершаться в резонансе с целым, поддержанное творческим разумом — ничем не обусловленным сознанием, с которым в состоянии внутренней открытости вы становитесь едины. И тогда обстоятельства и люди начинают вам помогать, становятся с вами заодно. Происходят счастливые совпадения. Все складывается в вашу пользу. Если же действие невозможно, вы пребываете в умиротворении и внутреннем покое, которые приходят с отказом от борьбы. Вы пребываете в Боге.

Избранные цитаты и главы из Книги Экхарта Толле Новая Земля

Источник

Рубрики : Последние статьи, Философия

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.

Сегодня у нас Сартр, препарирующий Декарта. Публикуем эссе «Картезианская свобода», где философ-экзистенциалист обстоятельно разбирает взгляд Рене Декарта на взаимосвязь свободы, созидания и истины, и объясняет, в чём Декарт опередил мыслителей XX века и зачем он приписал Богу то, что принадлежит нам самим.

Если божественная свобода представлялась Декарту во всем подобной его собственной свободе, значит, именно о собственной свободе, как он мыслил бы ее без пут католичества и догматизма, он говорит, когда описывает свободу Бога. Здесь налицо феномен сублимации и перенесения. Поэтому картезианский Бог — самый свободный из всех богов, порожденных человеческой мыслью.

Жан-Поль Сартр

Картезианская свобода

Свобода едина, но проявляется она по-разному, в зависимости от обстоятельств. Философам, ставшим на ее защиту, можно задать один предварительный вопрос: какова была та особая ситуация, которая дала вам опыт свободы? Ведь одно дело — почувствовать себя свободным в своих поступках, в общественной и политической деятельности, в художественном творчестве, и совсем другое — ощутить свою свободу в акте понимания и открытия. У Ришелье, Венсана де Поля (1), Корнеля, будь они метафизиками, нашлось бы что сказать нам о свободе. Они видели свободу с одной стороны — в тот момент, когда она обнаруживает себя в некоем безусловном факте, в появлении чего-то нового (стихотворения, общественного института) в мире, не требующем и не отвергающем этой новизны. Декарт, будучи, в первую очередь, метафизиком, подходит к вещам с другой стороны: его первичный опыт — это не опыт свободы созидания «ex nihilo», а, прежде всего, опыт автономной мысли, собственными силами открывающей умопостигаемые отношения между такими сущностями, которые уже существуют. Поэтому мы, французы, живущие вот уже три столетия в духовной атмосфере картезианской свободы, неявно подразумеваем под «свободой воли» скорее работу независимой мысли, нежели творческий акт, и наши философы, следуя Алену, в конечном счете связывают свободу с актом суждения.

© Wikimadia Commons

И это естественно, так как в эйфории понимания всегда есть и радость от сознания нашей ответственности за открываемые истины. Каков бы ни был учитель, ученик рано или поздно остается один на один с математической задачей, и если он не пытается уяснить себе соотношения, если он не выдвигает собственных догадок и не строит схем, прилагаемых, подобно сетке, к рассматриваемой фигуре и раскрывающих ее основные структуры, если его старания не увенчиваются полным озарением, тогда слова оказываются мертвыми знаками, а знания — вызубренными фразами. Обратив пристальное внимание на самого себя, я равным образом могу убедиться, что понимание — это не автоматический результат процесса обучения, что источник его — единственно моя готовность сосредоточиться, мое напряжение, мое твердое намерение не отвлекаться и не спешить, наконец, весь мой ум в целом, исключая какие бы то ни было внешние воздействия. Именно такова первичная интуиция Декарта: он, как никто другой, понял, что даже в самую простую мыслительную операцию вовлекается вся наша мысль — мысль автономная и в каждом своем акте полагающая себя в своей полной и безусловной независимости.

Но этот опыт автономности не совпадает, как уже было сказано, с опытом продуктивности. Ведь мысль всегда обращена на некоторый предмет: она постигает объективные соотношения сущностей, структуры, взаимосвязь, короче говоря, предустановленный порядок отношений. Таким образом, в противовес свободе мышления, путь, который предстоит проделать нашей мысли, будет строго определенным:

«Существует лишь одна истина касательно каждой вещи, и кто нашел ее, знает о ней все, что можно знать. Так, например, ребенок, учившийся арифметике, сделав правильно сложение, может быть уверен, что нашел касательно искомой суммы все, что может найти человеческий ум; ибо метод, который учит следовать истинному порядку и точно перечислять все обстоятельства того, что отыскивается, обладает всем, что дает достоверность правилам арифметики» (2).

Все задано: и то, что надлежит открыть, и соответствующий метод. Ребенок, употребляющий свою свободу на то, чтобы правильно сделать сложение, не обогащает универсум никакой новой истиной; он лишь воспроизводит действие, которое выполняли до него многие, и не может пойти дальше других. Таким образом, позиция математика представляет странный парадокс: ум его подобен человеку, который, вступив на узкую тропинку, где каждый шаг и даже положение тела идущего строго обусловлены свойствами почвы и потребностями ходьбы, проникнут несокрушимым убеждением, что все совершаемые им действия свободны. Одним словом, если исходить из математического мышления, как примирить неизменность и необходимый характер сущностей со свободой суждения? Проблема осложняется тем, что во времена Декарта строй математических истин воспринимался всеми благомыслящими людьми как творение божественной воли. И так как строй этот непреложен, то Спиноза, например, предпочтет пожертвовать ради него человеческой субъективностью: он попытается показать, что истина сама развертывается и утверждает себя собственной мощью через посредство тех несовершенных индивидуумов, какими являются конечные модусы. По отношению к порядку сущностей субъективность, действительно, не может быть ничем иным, как только свободой принимать истину (в таком же смысле, в каком, по мнению некоторых моралистов, у нас нет другого права, как только исполнять свой долг), или же это всего лишь неясная мысль, искаженная истина, развертывание и прояснение которой устранит ее субъективный характер. Во втором случае исчезает и сам человек, стирается всякое различие между мыслью и истиной: истинное как таковое — это вся система мыслей в целом. Если же мы хотим спасти человека, то, коль скоро он не в состоянии сам порождать идеи, а может только созерцать их, нам ничего не остается, как наделить его одной лишь способностью отрицания — способностью говорить нет всему, что не истинно. Вот почему Декарт под видом единого учения предлагает две различные теории свободы: одну — когда он рассматривает присущую ему способность понимания и суждения, другую — когда он пытается просто спасти автономию человека по отношению к строгой системе идей.

Его первое побуждение — отстоять ответственность человека перед истиной. Истина есть нечто человеческое, ведь для того, чтобы она существовала, я должен ее утверждать. До моего суждения — как решения моей воли, как моего свободного выбора — существуют лишь нейтральные, ничем не скрепленные идеи, сами по себе не истинные и не ложные. Таким образом, человек — это бытие, через которое в мир является истина: его задача — полностью определиться и сделать свой выбор, для того чтобы природный порядок сущего стал порядком истин. Он должен мыслить мир и желать своей мысли, должен преобразовывать порядок бытия в систему идей. Поэтому начиная с «Размышлений» человек у Декарта предстает как то «онтико-онтологическое» бытие, о котором впоследствии будет говорить Хайдеггер. Итак, Декарт с самого начала облекает нас всей полнотой интеллектуальной ответственности. Он постоянно ощущает свободу своей мысли по отношению к рядам сущностей. И свое одиночество тоже. Хайдеггер заметил: никто не может умереть вместо меня. А до него Декарт: никто не может понять вместо меня. В конце концов я должен сказать «да» или «нет» — и один определить истину для всего универсума. Принятие решения в этом случае представляет собой метафизический, абсолютный акт. Речь идет не об условном выборе, не о приблизительном ответе, который потом может быть пересмотрен. Аналогично тому как в системе Канта человек в качестве нравственного субъекта выступает законодателем града целей, Декарт как ученый определяет законы мироздания. Потому что «да», которое нужно когда-то произнести, чтобы настало царство истины, требует привлечения безграничной способности во всем ее объеме: нельзя сказать «немного да» или «немного нет». А человеческое «да» не отличается от «да», исходящего от Бога.

«Одна только воля, как я ощущаю, у меня такова, что я не обладаю идеей какой-либо иной, более объемлющей воли; она-то в основном и открывает мне, что я создан по образу и подобию Бога. Ибо, хотя эта способность несравненно более высока у Бога, нежели у меня, — как по причине знания и могущества, сопряженных с нею и придающих ей большую силу и действенность, так и благодаря ее объекту… — она все-таки не кажется мне большей, если я рассматриваю ее формально и отвлеченно» (3).

Совершенно очевидно, что эта полная свобода, именно потому, что она не имеет степеней, принадлежит всем в равной мере. Или, точнее, поскольку свобода — это не качество наряду с прочими качествами, очевидно, что всякий человек есть свобода. И знаменитые слова Декарта о здравом смысле как о благе, распределенном справедливее всего (4), означают не просто, что во всех умах обнаруживаются одни и те же задатки, одни и те же врожденные идеи: «это свидетельствует о том, что способность правильно рассуждать и отличать истину от заблуждения одинакова у всех людей» (5).

Человек не может быть в большей мере человеком, нежели другие, коль скоро свобода в каждом одинаково безгранична. В этом смысле никто не показал лучше Декарта связь духа науки и духа демократии, так как всеобщее избирательное право может основываться только на присущей каждому способности говорить «да» или «нет». Конечно, между людьми наблюдается множество различий: у одного острее память, у другого богаче воображение, тот более сообразителен, этот способен охватить умом большее число истин. Однако эти качества не входят в само понятие человека; их следует рассматривать лишь как телесные акциденции. И только свободное применение своих дарований характеризует нас как человеческие существа. Неважно, понимаем ли мы что-либо сразу или нам приходится прилагать усилия, — понимание, как бы оно ни достигалось, у всех с необходимостью должно быть полным. Если Алкивиад и раб понимают одну и ту же истину, то в этом они равны. Расширить или ограничить эту свободу не могут ни внешние обстоятельства, ни возможности человека. Декарт, вслед за стоиками, проводит фундаментальное различие между свободой и возможностью. Свобода не в том, что я могу делать, что хочу, — свобода в том, чтобы хотеть того, что я могу.

«Всецело в нашей власти одни только мысли, — во всяком случае если, как и я, понимать под «мыслью» действие души, так что не только размышления и желания, но даже акты зрения и слуха, даже побуждения скорее к одним движениям, нежели к другим, и т. д., поскольку они зависят от души, относятся к мыслям… Этим я вовсе не хочу сказать, что внешние вещи никоим образом не в нашей власти; я утверждаю лишь, что они в нашей власти постольку, поскольку они могут быть следствием наших мыслей, но отнюдь не безусловно и не всецело, по той причине, что помимо нас есть еще и другие силы, могущие воспрепятствовать осуществлению наших намерений» *.

Итак, несмотря на непостоянство и ограниченность своих возможностей, человек располагает полной свободой. Здесь мы уже видим негативный аспект свободы. Ибо если я не в силах совершить какое-либо действие, мне не подобает и желать его; «…всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу, изменять свои желания, а не порядок мира…»(6) Короче, практиковать έποχη ⓘἐποχή («задержка, остановка, удерживание, самообладание») — принцип рассуждения в философии, который означает приостановку всех метафизических суждений — суждений о бытии предмета вне воспринимающего его сознания. в сфере нравственности. И в то же время свобода, согласно этому первоначальному представлению, обладает некоторой «действенностью». Это положительная и конструктивная свобода. Она, конечно, не может качественно изменить существующее в мире движение, но зато способна изменить направление этого движения.

«Душа имеет свое местонахождение преимущественно в маленькой железе, расположенной в центре мозга, откуда она излучается во все остальное тело посредством [животных] духов, нервов и даже крови… Всякое действие души заключается в том, что она, желая чего-нибудь, тем самым заставляет маленькую железу, с которой она тесно связана, двигаться так, как это необходимо для того, чтобы вызвать действие, соответствующее этому желанию» (7).

Именно эту «действенность», эту конструктивность человеческой свободы мы находим в основе «Рассуждения о методе». Ведь метод у Декарта изобретается.

«Я ступил, — пишет он, — на такие пути, которые привели меня к соображениям и правилам, позволившим мне создать метод…» (8).

Больше того, каждое правило метода (за исключением первого) служит принципом действия или изобретения. Разве анализ, предписываемый вторым правилом, не требует свободного творческого суждения, включающего построение схем и применение гипотетических делений, которые будут подтверждены позднее? А тот порядок, относительно которого наставляет третье правило? Чтобы следовать ему, мы должны отыскивать и предвосхищать его в видимом беспорядке. Это явствует из того, что, по Декарту, порядок нужно даже примыслить, если он в действительности отсутствует; «…допуская существование порядка даже среди тех [предметов], которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу» (9). А перечни, о которых говорится в четвертом правиле? Не предполагают ли они способность человеческого ума к обобщению и классификации? Одним словом, правила метода относятся к тому же уровню, что и кантовский схематизм; они дают самые общие установки для свободного творческого суждения. И опять-таки кто, как не Декарт, не в пример Бэкону, учившему англичан следовать опыту, первым заявил, что испытатель природы должен упреждать опыт гипотезами? Итак, в произведениях Декарта мы обнаруживаем, прежде всего, блестящее гуманистическое утверждение созидательной свободы, кропотливо возводящей здание истины. Эта свобода позволяет нам постоянно предугадывать и наперед определять действительные отношения между сущностями, прибегая к гипотезам и создавая схемы. Одинаковая у Бога и человека, равная у всех людей, абсолютная и безграничная, она возлагает на нас миссию, мысль о которой приводит в трепет, миссию исключительно человеческую: обеспечить существование истины в мире, сделать мир истинным. Картезианская свобода располагает нас к великодушию — «присущему каждому человеку сознанию свободы своей воли, сопряженному с твердой решимостью пользоваться этой свободой как подобает» (10).

Но тут немедленно вмешивается предустановленный порядок. У Канта человеческий ум конституирует истину; по Декарту, требуется лишь открыть ее, поскольку все отношения между сущностями установлены Богом раз и навсегда. Затем, какой бы путь ни избрал математик для решения своей задачи, он не может поставить под сомнение уже достигнутый результат. Человек действия, созерцая плоды своего труда, может сказать: «Вот мое творение». Иное дело ученый. Истина, им открытая, тотчас становится для него чуждой, она принадлежит всем и никому. Ему дано только констатировать ее, и если он ясно усматривает конституирующие ее отношения, у него даже не остается возможности усомниться в ней: проникнутый внутренним озарением, владеющим всем его существом, он с необходимостью должен принять открытую им теорему, а тем самым и весь мировой порядок. Так, положения «Два плюс два равно четырем» или «Я мыслю, следовательно, я существую» значимы лишь постольку, поскольку я их утверждаю, но не утверждать их я не могу. Если я говорю, что я не существую, то я даже не измышляю никакой фикции, а просто соединяю взаимоисключающие по смыслу слова, как если бы я, к примеру, говорил о квадратных кругах или трехгранных кубах. Стало быть, воля у Декарта принуждена к тому, чтобы утверждать.

Например, когда в эти дни я исследовал, существует ли что-нибудь в мире, и подмечал, что из самого факта такого исследования с очевидностью вытекает факт моего существования, я, по крайней мере, не мог воздержаться от суждения, что столь ясно постигаемое мною истинно; и не то чтобы меня толкала к такому суждению какая-то внешняя сила; я приходил к нему потому, что от великого озарения ума появляется большая предрасположенность воли (11).

Декарт явно продолжает называть это непременное признание очевидности свободным, но слову «свобода» он придает теперь совсем другой смысл. Признание является свободным, поскольку мы не испытываем никакого внешнего принуждения, иными словами, поскольку оно не обусловлено каким-либо телесным движением или влечением психологического порядка: тут не затронуты страсти души. Но если в процессе достижения очевидности душа пребывает независимой от тела и если, согласно определениям, данным в трактате о страстях, утверждение отношений, мыслимых ясно и отчетливо, можно назвать действием мыслящей субстанции, взятой во всей ее полноте, то когда рассматривается отношение воли к разуму, эти определения утрачивают всякий смысл. Ибо мы называли свободой тот факт, что воля может сама определять себя к тому, чтобы говорить «да» или «нет» идеям, наличествующим в разуме, а это означало, что суждения наши не предрешены и будущее непредсказуемо. Теперь же отношение разума к воле в том, что касается очевидности, мыслится в виде строгого закона, согласно которому ясность и отчетливость идеи служат фактором, детерминирующим утверждение. Словом, Декарт оказывается здесь гораздо ближе к Спинозе и Лейбницу, определяющим свободу некоторого бытия через развертывание его сущности независимо от какого-либо внешнего воздействия, хотя моменты этого развертывания следуют друг за другом с жесткой необходимостью. Он даже отрицает свободу безразличия или, вернее, рассматривает ее как низшую ступень свободы:

«Чтобы быть свободным, мне нет необходимости проявлять безразличие при выборе одной из двух противоположностей; напротив, чем больше я склоняюсь к одной из них — потому ли, что я с очевидностью усматриваю в ней сочетание истины и добра, или потому, что Бог настраивает так мои глубинные мысли, — тем свободнее избираю я эту возможность» (12).

Второй член альтернативы: «или потому, что Бог настраивает так мои глубинные мысли» — затрагивает веру в собственном смысле слова. В этой области, вследствие того что разумение не может быть достаточным основанием акта веры, воля всецело проникается и озаряется внутренним сверхприродным светом, называемым благодатью.

Кого-то, быть может, возмутит, что самодовлеющая и безграничная свобода стеснена божественной благодатью, побуждающей нас утверждать то, чего мы не усматриваем достаточно ясно. Однако, если разобраться, велико ли различие между естественным светом разума и сверхприродным светом благодати? Несомненно, что во втором случае сам Бог утверждает истину через посредство нашей воли. Но не так ли обстоит дело и в первом случае? Ведь если идеи обладают бытием, то лишь потому, что они исходят от Бога. Ясность и отчетливость — только признаки внутренней связности и абсолютной плотности бытия идеи. И если я утверждаю идею, повинуясь непреодолимой склонности, то лишь в силу того, что идея давит на меня всем своим бытием, всей своей абсолютной позитивностью. Это бытие, чистое и плотное, без пробелов, без пустоты, само утверждается во мне благодаря своей собственной весомости. Таким образом, поскольку источник всякого бытия и всякой позитивности — Бог, та позитивность, та полнота существования, какую представляет собой истинное суждение, имеет свой источник не во мне самом, ибо я — ничто, но лишь в Боге. И было бы неверно усматривать в этой теории всего лишь попытку примирить рационалистическую метафизику с христианской теологией. Она выражает на языке своей эпохи то, что ученый сознавал во все времена: что он есть только чистое ничто, только взгляд, устремленный на неподатливую, вечную, бесконечно весомую истину. Тремя годами позже, в 1644 г., Декарт, казалось бы, вновь признает за нами свободу безразличия:

«В том, что в нас есть свобода и безразличие, мы уверены настолько, что ничего не постигаем с большей ясностью, так что всемогущество Божие отнюдь не должно мешать нам чувствовать себя свободными» (13).

Но это простая предосторожность: Декарта встревожил шум вокруг «Августина» ⓘ«Августин» — вышедшее посмертно (1640) произведение голландского теолога К. Янсения, с котором он излагал, в своей интерпретации, воззрения Августина на соотношение благодати и предопределения. Противники Янсения усмотрели в этом сочинении кальвинизм. В 1642 г. оно было осуждено католической церковью., он не хотел быть осужденным Сорбонной. Надо отметить, что новая концепция свободы, исключающая свободный выбор, распространяется теперь уже на все сферы, куда простирается его рефлексия. Декарт пишет Мерсенну:

«Вы не согласны с моим утверждением: Для того чтобы правильно поступать, надо правильно судить; но я все же полагаю, что обычная схоластическая доктрина состоит в следующем: Voluntas поп fertur in malum, nisi quatenus ei sub aliqua ratione boni repraesentatur ab intellectu, откуда и пошло изречение: omnis peccans est ignorans ⓘВоля влечется ко злу лишь постольку, поскольку ум представляет ей зло в виде блага… Согрешают по неведению (лат)., так что, если бы разум никогда не представлял воле как благо то, что таковым не является, она никогда не могла бы сделать неверный выбор».

Теперь тезис приобрел завершенность: ясное видение Блага влечет за собой действие, так же как отчетливое видение Истины влечет за собой согласие. Ибо Благо и Истина суть одно и то же, а именно Бытие. И если Декарт утверждает, что мы никогда не бываем столь свободны, как тогда, когда творим Благо, то при этом он подменяет определение свободы через автономию определением ее через ценность поступка: самое свободное действие — то, которое является наилучшим, наиболее согласующимся со всеобщим порядком. И это отвечает логике его учения. Если мы не устанавливаем своего Блага, если Благо a priori обладает независимым существованием, разве могли бы мы видеть Благо и не творить его?

И все же в разысканиях Истины, как и в поисках Блага, мы обнаруживаем подлинную автономию человека. Но эта автономия обусловлена лишь тем, что он есть небытие. Именно через свое небытие и именно постольку, поскольку он имеет дело с Небытием, Злом, Заблуждением, человек ускользает от Бога, потому что Бог, как бесконечная полнота бытия, не мог бы ни породить небытие, ни управлять им. Он вложил в меня позитивное содержание; как творец он ответствен за все, что во мне есть. Но моя конечность и ограниченность, моя теневая сторона отдаляют меня от Бога. Если я сохраняю свободу безразличия, то лишь по отношению к тому, чего я не знаю или что знаю недостаточно хорошо, по отношению к ущербным, искаженным, смутным идеям. Всем этим «ничто» я, будучи и сам небытием, могу сказать нет: я могу не решиться действовать или утверждать. Так как порядок истин существует независимо от меня, не творческое мышление, а отрицание характеризует меня как нечто автономное. Именно в доведенном до предела отрицании мы оказываемся свободными. Поэтому методологическое сомнение становится у Декарта образцом свободного действия: «Nihilo minus hanc in nobis libertatem esse experimur, ut semper ab iis credendis, quae non plane certa sunt et explorata possimus abstinere»ⓘ «…Мы тем не менее ощущаем в себе свободу неизменно воздерживаться от веры в то, что не полностью исследовано и не вполне достоверно…» (Соч., Т. 1, с. 315-316).. И в другом месте: Mens quae propria libertate utens supponit ea omnia non existere, de quarum existentia vel minimum potest dubitare» ⓘ«…Ум, который, пользуясь присущей ему свободой, предполагает, что не существует ничего из вещей, относительно существования коих он может питать хоть малейшее сомнение» (Соч., Т. 2, с. 12)..

В этой способности ускользать, высвобождаться, отступать назад мы видим как бы предвосхищение гегелевской негативности. Сомнение распространяется на все положения, в которых утверждается существование чего-либо внешнего нашему мышлению; иными словами, я могу заключить все сущее в скобки, я проявляю полную свободу, когда, сам пустота и небытие, неантизирую все, что существует.

Сомнение — это разрыв контакта с бытием; человек всегда имеет возможность оторваться от существующего универсума и свысока взглянуть на него как на череду фантазмов. Это самое блестящее утверждение царства человека. Действительно, предположение о злокозненном духе ясно показывает, что человек способен избежать любого обмана, любых ловушек ⓘ«..Я сделаю допущение, что не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения… и тем самым, даже если и не в моей власти окажется познать что-то истинное, по крайней мере, от меня будет зависеть отказ от признания лжи, и я, укрепив свой разум, уберегу себя от обманов этого гения, каким бы он ни был могущественным и искусным» (Соч., Т. 2, с. 20).; существует порядок истинного, потому что человек свободен; но и не будь этого порядка, человеческой свободы было бы достаточно для того, чтобы вовсе не существовало царства заблуждения. Ведь человек, будучи чистым отрицанием, чистым отказом от суждения, может в любой момент, застыв и словно сдерживая дыхание, отстраниться от ложной и обманчивой природы; притом он может отстраниться и от природы в самом себе: от собственной памяти и воображения, от собственного тела. Он может отстраниться и даже от времени, укрывшись в вечности мгновения; и это лучшее доказательство того, что человек не «природное» существо. Но в тот момент, когда он достигает этой беспримерной независимости, вопреки всемогуществу злокозненного духа, наперекор самому Богу, он предстает перед самим собой как чистое ничто: бытию, целиком заключенному в скобки, противопоставляется одно только нет — без тела, без воспоминаний, без знания, без личности. Такой, почти прозрачный, отказ от всего и достигается в cogito, как свидетельствует следующая формулировка: «Dubito ergo sum, vel, quod idem est: Cogito ergo sum ⓘ«Я сомневаюсь, следовательно, я существую, или, что то же самое, Я мыслю, следовательно — существую* (Соч. Т. 1.С. 174).. Хотя эта доктрина основывается на стоической, никто из предшественников Декарта не заострял внимания на связи свободы воли с негативностью; никто не показал, что свобода исходит от человека не постольку, поскольку он есть, как некая полнота существования — одна из многих — в мире, лишенном пустоты, а, наоборот, постольку, поскольку он не есть, поскольку он конечен, ограничен. Но свобода эта никак не может быть созидательной, ведь она ничто. Она не способна породить идею, так как идея является некоторой реальностью, т. е. обладает известным бытием, которого я не могу ей сообщить. Впрочем, Декарт сам ограничивает сферу этой свободы: он полагает, что, когда наконец нам открывается бытие — абсолютное и совершенное, бесконечно бесконечное, — мы не можем не принять его. Ясно, что Декарт не довел до конца свою теорию негативности: «…так как истина заключается в бытии, а ложь — единственно лишь в небытии».

Присущая человеку способность отрицания состоит только в том, чтобы отрицать ложное — одним словом, говорить «нет» небытию. Воздержаться от признания творений злокозненного духа мы можем не постольку, поскольку они есть, т. е., будучи хотя бы и ложными, обладают, коль скоро они есть наши представления, минимумом бытия, а постольку, поскольку они не есть, т. е. поскольку они вводят нас в заблуждение, нацеливают на несуществующие предметы. И от мира мы можем отстраниться не постольку, поскольку он существует во всей высоте и полноте своего величия, как абсолютное утверждение, а постольку, поскольку он смутно воспринимается нами посредством чувств и несовершенным образом мыслится при помощи идей, основания которых нам неизвестны.

Итак, Декарт постоянно колеблется между отождествлением свободы с негативностью, или с отрицанием бытия, — что равнозначно свободе безразличия — и пониманием свободы воли как простого отрицания отрицания. Короче, он не рассматривает негативность как нечто созидательное.

Странная это свобода. В конечном итоге она распадается на два периода. Поначалу она является негативной; это автономия, но сводится она к тому, что мы отказываемся принять заблуждение или смутные идеи. Затем она меняет знак — становится положительным приятием; но теперь воля теряет свою автономию, и яркий свет, преисполняющий разум, проникает ее и определяет ее решения. К этому ли стремился Декарт?

Отвечает ли построенная им теория тому изначальному чувству свободы своей воли, какое испытывал этот независимый и гордый человек? Едва ли. Сначала этот индивидуалист, сама личность которого играет важнейшую роль в его философии, прослеживает ли он ход собственных мыслей в «Рассуждении о методе» или же обнаруживает на пути своего сомнения самого себя как незыблемый факт, составил себе идею свободы, лишающую нас плоти и индивидуальности: мыслящий субъект для него вначале не является ничем, кроме чистого отрицания, того небытия, того легкого дрожания воздуха, которое только и ускользает от сомнения и которое есть не что иное, как само это сомнение, — и когда он перестает быть этим ничто, то становится чистым приятием бытия. Между картезианским ученым, представляющим собой, по сути, только созерцание вечных истин, и платоновским философом, умершим для тела и для жизни, превратившимся в одно лишь созерцание Форм и в конечном счете отождествляющим себя с самим знанием, нет существенного различия. Но человек в Декарте притязал на другое: он смотрел на свою жизнь как на дело, он хотел, чтобы наука была создана, и создана им самим; однако его свобода не позволяла ему это «сделать». Он желал, чтобы люди культивировали в себе страсти, обращая их во благо: он в какой-то мере прозревал ту парадоксальную истину, что бывают и свободные страсти. Превыше всего он ценил подлинное великодушие, которое определял так:

«Я думаю, что истинное великодушие, позволяющее человеку уважать себя, заключается в следующем. Он сознает, что в действительности ему принадлежит только право распоряжаться своими собственными желаниями и что хвала и порицание зависят только от того, хорошо или плохо он пользуется этим правом. Кроме того, такой человек чувствует в себе самом твердую и непреклонную решимость пользоваться этим правом как подобает, т. е. охотно браться за все, что он считает наилучшим, и оканчивать начатое; это и означает следовать стезей добродетели» (14).

Однако придуманная Декартом свобода, способная только сдерживать желания до тех пор, пока ясное видение Блага не определит решений воли, не может оправдать гордое сознание того, что ты хозяин своих поступков, неисчерпаемый источник свободных начинаний, — как не может она и помочь построить рабочие схемы, основанные на общих правилах Метода. Догматический ученый и добрый христианин, Декарт не посягает на предустановленный порядок вечных истин и вечную систему ценностей, созданных Богом. Если человек не устанавливает сам свое Благо, не создает сам свою Науку, он свободен лишь на словах.

Картезианская свобода сближается здесь с христианской, мнимой, свободой: картезианский человек и христианин свободны в отношении Зла, но не в отношении Блага, в отношении Заблуждения, но не в отношении Истины. Бог, ниспосылая им естественный и сверхприродный свет, за руку ведет их к Знанию и Добродетели, которые он сам для них избрал; им остается только повиноваться; заслуга такого восхождения принадлежит одному лишь Богу. Но постольку, поскольку они — ничто, они ускользают от Бога; они вольны на полдороге вырвать руку и погрузиться в мир греха и небытия. Вместе с тем они, несомненно, всегда могут уберечься от интеллектуального и морального Зла — оградить себя, остеречься, помедлить с суждением, обуздать свои желания, вовремя отказаться от каких-то действий. От них требуется лишь, в общем и целом, не препятствовать замыслам Бога. Но Заблуждение и Зло — это в конечном счете небытие: тут человек даже не обладает свободой что-либо создать. Упорствуя в пороке или предрассудках, он порождает одно лишь ничто; его упрямство нимало не нарушает всеобщего порядка. «Худшее, — говорит Клодель, — не всегда сбывается». В доктрине, смешивающей бытие и восприятие, единственная сфера человеческой инициативы — это «межеумочная» область, о которой пишет Платон, область, «открывающаяся нам лишь во сне», граница бытия и небытия.

Но поскольку Декарт объявляет нам, что божественная свобода не полнее человеческой и что вторая есть отражение первой, мы располагаем новым средством исследования, позволяющим более точно определить те притязания, которые он не мог удовлетворить из-за своих философских постулатов. Если божественная свобода представлялась Декарту во всем подобной его собственной свободе, значит, именно о собственной свободе, как он мыслил бы ее без пут католичества и догматизма, он говорит, когда описывает свободу Бога. Здесь налицо феномен сублимации и перенесения. Поэтому картезианский Бог — самый свободный из всех богов, порожденных человеческой мыслью; это единственный Бог-созидатель. Он не подчинен ни принципам — будь то даже принцип тождества, — ни верховному Благу, которое он призван был бы лишь осуществлять. Он не просто создал сущее согласно законам, которые навязывались бы его воле, — он создал всякое бытие и одновременно сущность всякого бытия, мир и законы мира, индивидуумов и первоначала:

«Математические истины, кои Вы именуете вечными, были установлены Богом и полностью от него зависят, как и все прочие сотворенные вещи. Ведь утверждать, что эти истины от него не зависят, — это то же самое, что приравнивать Бога к какому-нибудь Юпитеру или Сатурну и подчинять его Стиксу или же мойрам… Именно Бог учредил эти законы в природе, подобно тому как король учреждает законы в своем государстве» (15).

«В отношении вечных истин я вновь утверждаю, что положения эти истинны или возможны лишь потому, что Бог знает их как истинные или возможные, а отнюдь не наоборот — будто они ведомы Богу как истинные, будучи истинными независимо от него. И если бы люди ясно понимали смысл своих слов, они не могли бы говорить, не впадая в богохульство, что истинность чего бы то ни было предшествует божественному знанию о ней; ибо в Боге водить и знать — одно и то же; так что, когда Бог водит какую-либо вещь, он тем самым знает ее, и лишь потому вещь эта истинна. Следовательно, нельзя говорить, что, даже если бы Бога не существовало, эти истины оставались бы в силе…».

«Вы спрашиваете, что заставило Бога создать эти истины; я же отвечаю, что он был в такой же степени волен сделать неистинным положение, гласящее, что все линии, проведенные из центра круга к окружности, между собой равны, как и вообще не создавать мир. И достоверно, что истины эти не более необходимо сопряжены с сущностью Бога, чем прочие сотворенные вещи (16).

«То, что Бог пожелал сделать некоторые истины необходимыми, еще не значит, будто он с необходимостью их пожелал: ведь это совершенно разные вещи — желать, чтобы они были необходимыми, и желать с необходимостью, или быть вынужденным этого желать» (17).

Здесь раскрывается смысл картезианской доктрины. Декарт ясно сознавал, что понятие свободы заключает в себе требование абсолютной автономии, что свободное действие есть нечто абсолютно новое, что оно даже в зародыше не может содержаться в предшествующем состоянии мира и что, следовательно, свобода и созидание — одно и то же. Божественная свобода, хотя она и подобна свободе человека, утрачивает тот негативный аспект, который она имела в человеческой оболочке. Это чистая продуктивность, вневременной и вечный акт, посредством которого Бог творит мир, Благо и вечные Истины. Поэтому корень всякого Разума следует искать в природе свободного акта; именно свобода лежит в основании истины, и строгая необходимость, обнаруживающаяся в порядке истин, держится на абсолютной случайности созидающей свободной воли. Декарт, этот догматический рационалист, мог бы сказать, как Гете, не «В начале было Слово», а «В начале было Дело». Что же касается проблемы сохранения свободы перед лицом истины, то он наметил возможность ее решения, помыслив такое созидание, которое является одновременно и постижением, так что вещь, созданная по свободному произволению, как бы тяготеет к свободе, поддерживающей ее бытие, и в то же время отдает себя пониманию. В Боге воление и интуиция — одно и то же, божественное сознание одновременно и конститутивно и созерцательно. Подобным же образом Бог измыслил Благо; дело обстоит не так, будто он по совершенству своему склонен избирать то, что является наилучшим, — наоборот, именно то, что он избрал, в силу самого божественного выбора является безусловно благим. Абсолютная свобода, изобретающая Разум и Благо и не ограниченная ничем, кроме себя самой и своей верности себе, — такова для Декарта божественная прерогатива. Но, с другой стороны, в этой свободе нет ничего сверх того, что есть в человеческой свободе, и Декарт понимает, что, описывая свободу воли своего Бога, он лишь развертывает имплицитное содержание идеи свободы. Поэтому при ближайшем рассмотрении оказывается, что человеческая свобода не ограничена порядком истин и ценностей, которые принимались бы нами как некие вечные вещи, как необходимые структуры бытия. Эти истины и ценности установлены и поддерживаются божественной волей; наша свобода ограничена только божественной свободой. Мир — творение свободы, сохраняющей его в течение бесконечного времени; истина ничто, если ее не возжелало беспредельное божественное могущество и не возобновляет, не принимает, не утверждает человеческая свобода. Свободный человек одинок перед абсолютно свободным Богом; свобода — основание бытия, его скрытое измерение; в этой строгой системе она есть глубочайший смысл и подлинное лицо необходимости.

Итак, в описании божественной свободы Декарт воспроизводит и раскрывает свою первичную интуицию собственной свободы, которая, по его словам, «познается без доказательств, из одного только опыта». Для нас неважно, что и сама эпоха, и выбранный им исходный пункт вынудили его свести свободу человеческой воли к чисто негативной способности самоотрицания, приводящей к тому, что воля в конце концов сдается и вверяет себя божественному попечению; неважно, что он гипостазировал в Боге ту изначальную конституирующую свободу, бесконечное существование которой он постигал в самом cogito: как бы то ни было, его универсум объемлет и поддерживает колоссальная способность утверждения, божественная и человеческая. Потребуется два столетия кризиса — кризиса Веры, кризиса Науки, — чтобы человек вернул себе ту созидательную свободу, которую Декарт сделал атрибутом Бога, и наконец прозрел истину, составляющую важнейшее основание гуманизма: человек есть бытие, с появлением которого обретает существование целый мир. Но мы не станем сетовать, что Декарт приписал Богу то, что принадлежит нам самим. Скорее, надо восхищаться тем, что в авторитарную эпоху он заложил основы демократии, что он до конца следовал идее автономии и понял, задолго до Хайдегтера с его «Vom Wesen des Grundes» (18), что свобода — это единственное основание бытия (19).

Примечания

1. Венсан де Поль (1581—1660) — французский проповедник.

2. Декарт Р. Сочинения. М., 1989, Т. 1. С. 262.

3. См.: Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950, с. 375—376; Сочинения. М., 1994, Т. 2. С. 47.

4. См.: Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 250.

5. Цитата не вполне точная. См. там же

6. Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 264.

7. Декарт Р. Соч., Т. 1. С. 497, 500.

8. Цитата не вполне точная. См.; Соч., Т. 1. С. 251.

9. Соч., Т. 1.С. 260.

10. Возможно, неточная цитата из “Страстей души”. См.: Соч., Т. 1.С. 548.

11. Декарт Р. Соч., Т. 2, С. 48 (цитата воспроизводится с изменением: вместо “озарения интеллекта” — “озарения ума”).

12. См.: Декарт Р. Избр. произв. С. 376; Соч., Т. 2. с. 47—48.

13. См.: Избр. произв. С. 443; Соч., Т. 1, С. 330.

14. Соч. Т. 1.С. 548.

15. Соч., T.I, с. 588.

16. Там же, с. 590.

17. См.: Соч., Т. 2. С. 500.

18. “О существе основания” (нем)

19. Имеется в виду статья: PitrementS. La Uberte selon Descartes et selon Sartre // Critique. № 7. Decembre 1946. P. 612—620.

Другие статьи по теме

— Я и Другой в структурализме и экзистенциализме

— «Экзистенциализм — это гуманизм»: Жан-Поль Сартр о свободе и ответственности

— Экзистенциализм и проблема другого: Сартр и Левинас

Ж.-П. Сартр. Картезианская свобода. — Логос № 8, 1996 г.

Перевод и примечания В. П. Гайдамака

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Жан-Поль Сартр: преследующий Бытие

Татьяна Лифинцева

Сохранить в закладки

44440

637

Сохранить в закладки

Философ Татьяна Лифинцева об экзистенциализме, сознании как Ничто и метафизическом освобождении человека

Что такое время и пространство? Реальна ли реальность? И существует ли в мире свобода? Ответы на эти и другие важные вопросы бытия в курсе философа Дианы Гаспарян.