Роковая ошибка спектакль самара

Одна сторона конфликта упрекает другую в лени и отсутствии цели, та, в свою очередь, бросается обвинениями в косности и алчности. Конфликт отцов и детей, вечный как сама жизнь, возникает перед зрителями в спектакле Самарского академического театра драмы имени Горького «Роковая ошибка».

Молодой режиссер-постановщик Михаил Лебедев, выпускник Санкт-Петербургской академии театрального искусства, курса Вениамина Фильштинского, по возрасту стоит между лагерями отцов и детей. Но интереснее ему наблюдать за юным поколением, судя по тому, что именно те, «в чьи руки попадет воздвигнутое нами здание», являются главными персонажами спектакля.

Повесть о девочке, которую при рождении бросила, а потом разыскала родная мать, написана Михаилом Рощиным в 1988 году. По ее мотивам снят фильм, но он не имел такого широкого успеха у зрителя, как рощинские «Валентин и Валентина» и «Старый Новый год».

Четыре девочки-подростка развлекаются в силу своих способностей и потребностей: клянчат у прохожих деньги и вещи, без толку гоняют по городу в поисках новых впечатлений — чем ярче, тем лучше. Поскольку возраст уже «пограничный», этими впечатлениями становятся и неудачные эксперименты с алкоголем, и еще менее удачный опыт общения с незнакомыми мужчинами.

В центре повествования — Надя, которую воспитывает приемная мать и которую вдруг решает забрать к себе родная. Не обманывайтесь названием повести. «Роковой ошибкой» родная мать считает не то, что она отказалась от дочери при рождении, а то, что та вообще появилась на свет. О чем не забывает постоянно говорить ей в лицо.

Приемная мать тоже не скупится на «комплименты»: «Одни удовольствия, одни удовольствия им подавай: поесть вкусно, да танцы, да кина — вот вам и вся жизнь! Откуда паразиты такие только повыросли!» И резюмирует образ Нади словами «черт ядовитый».

Надо ли говорить, что младшее поколение не остается в долгу. Персонажи бросают друг в друга слова как камни, от которых дубеет их кожа. И уже, кажется, ничего человеческого не остается в их душе.

Как заведенная пластинка, родная мать (Влада Филиппова) повторяет один и тот же текст: «Как же я его любила! Все для него бросила!» (в том числе и дочь). На ее фоне более многомерным и сложным персонажем смотрится приемная мать (Елена Ивашечкина), в которой борются разочарование в дочери (и себе как воспитателе), любовь к ней и страх за ее будущее.

В эту перенасыщенную жестокостью, грубую реальность главная героиня пытается втиснуться. Получается это у нее, мягко говоря, неважно. Можно ли назвать существование на сцене героини Екатерины Соловьевой развитием? Сложно сказать. Не умея разобраться в раздирающих ее противоречивых чувствах, она как раненый зверь мечется из стороны в сторону, сметая все на своем пути и причиняя вред всем, и в первую очередь самой себе.

Мир, который рисует нам режиссер-постановщик вместе с художником Натальей Черновой, устроен криво — в прямом смысле слова. На сцене разместился огромный уклон — стилизованный под бетонный разрисованный граффити скат. На нем девочки занимаются паркуром, катаются на самокате, пытаются сохранить равновесие после выпитого. Выполнен он очень достоверно — создается ощущение, что кусок настоящего городского пространства вырезали и поместили на сцену.

За счет мобильности декораций (часть стены отъезжает, открывая взору зрителей маленькую хрущевку с хрестоматийным ковром) не создается ощущения однообразия. Режиссер мастерски играет с пространством: например, добавив несколько неоновых ламп, он легко превращает парк в абсолютно подлинный приемный покой больницы.

Визуальный и аудиальный ряд выполнен безупречно — смотреть и слушать спектакль очень интересно. Сама же история кажется несколько нелинейной, лишенной смысловых акцентов, а ближе к финалу сюжет становится и вовсе спутанным и малопонятным. Сильная финальная сцена, в которой Михаил Лебедев очень точно передает образ возвращения блудного сына, обозначенный в финале повести Михаилом Рощиным, служит скорее эмоциональной, чем смысловой точкой, оставляя много вопросов. Или это просто та самая надежда, которой не хочет нас лишать постановщик?

Комментарии
Михаил Лебедев, режиссер-постановщик спектакля (Санкт-Петербург):
— Пространство решено довольно условно: некоторые детали характеризуют городской стиль. Это место, где молодежь проводит большое количество времени. Скейт-парки, парки, спальные районы, кирпичные стены. Они разновысотные, есть наклоны, ступени, но они не свалены в кучу — эстетический момент важен. Достаточно большое количество текста повести мы купировали. Особенно где были отсылки к времени написания. Главное для меня в этой истории — ощущение героиней ее местоположения в этом мире, ее отношения с подругами, с родными. Те чувства, которые она испытывает впервые и как она с ними справляется. Или не справляется. Психологическая жизнь современного подростка.

Екатерина Соловьева, актриса Самарского академического театра драмы имени Горького, исполнительница роли Нади:
— Я полная противоположность своей героини. В юношестве тоже была не одуванчик — творила глупости, но героиня совсем безбашенная. Она сначала делает, а потом думает, у меня все наоборот. В работе было много физической нагрузки: в спектакле присутствует паркур. Мы качали все мышцы — ноги, руки. Месяца три усиленно занимались. Общий язык с Михаилом нашли. Он из тех режиссеров, кто вообще никогда не повышает голос. Ты не закрываешься. Большой промежуток времени мы занимались этюдами, он давал свободу, а потом уже говорил, в какую сторону нужно двигаться. Главным его посылом было: «Легче-легче-легче». Не нагружая образ. Основная тема спектакля, на мой взгляд, — отцы и дети. Вечный вопрос. Для меня это тоже больная тема. И любовь, конечно, куда же без нее.

Елена Ивашечкина, актриса Самарского академического театра драмы имени Горького, исполнительница роли Клавдии Михайловны, приемной матери Нади:
— С точки зрения своего возраста могу сказать, что в конфликте отцов и детей две стороны должны идти навстречу друг другу. Но молодые люди — максималисты. Они думают, что только они знают, как надо, а мы, старичье, уже ничего не понимаем. К счастью, финал нашего спектакля говорит об обратном. Михаил — бесконфликтный человек, с чувством юмора, с ним можно найти общий язык, коммуникабельный. Упертый, как все молодые. Мы тянем свое, как и положено всем артистам. В нашем театре уже шел прекрасный спектакль в точности по тексту повести Рощина. Михаил Лебедев переработал его и приблизил к современности: телефоны, рэп и так далее. То, что мы позволяем себе сейчас в спектакле, было бы немыслимо в то время. Какой-то частью текста пришлось пожертвовать, поскольку она даже лексически сегодня не так звучит. По способу существования и предложенному рисунку, наверное, молодое поколение будет воспринимать этот спектакль более эмоционально и найдет больше точек соприкосновения. Старшее поколение сначала может воспринять настороженно. Но я уверена, что отторжения ни у кого не будет.

Молодой питерский режиссер Миша Лебедев (именно так он представляется официально), поставивший в Самаре этот спектакль, — один из недавних выпускников режиссерского курса Вениамина Фильштинского. Интересного курса, давно заявившего о себе: спектакли Андрея Гончарова и Ярослава Рахманина привозили на “Артмиграцию”, “Снег любви” Николая Русского участвовал в офф-программе “Золотой маски”.

Имена молодых режиссеров знают и в Самаре — вместе с Мишей Лебедевым его однокурсники работали в лаборатории “Молодая режиссура” театра “СамАрт” в 2016-м, а Мария Селедец ставила в Самарском театре драмы “Жанну” Ярославы Пулинович. Та лаборатория “Молодая режиссура” была очень смелой по материалу и уровню разговора с детьми. Спектакли показывали старшеклассникам буквально “у школьной доски” — в классах. Без скидок на возраст эскизы по “Холодной осени” Бунина, “Мише и Ване” Салтыкова-Щедрина и “Сереже” Чехова говорили с подростками о любви и смерти, жестокости и необратимости жизни. “Гробовщик” Миши Лебедева совершенно по-пушкински “мерцал” между явью и сном. Здесь не то чтобы утверждали, что Адриану Прохорову действительно случилось повстречаться с клиентами-мертвецами, но играли хоррор почти всерьез. Спектакль по повести Рощина “Роковая ошибка” тоже пришелся бы впору подросткам: когда же и разговаривать о конфликтах с родителями, первой безответной любви и тотальном одиночестве как не в этом возрасте. Но прямому обращению к тинейджерам в этом случае мешает российское законодательство, в соответствии с которым возрастное ограничение спектакля 16+. Остается надеяться, что школьники ходят в театр не только классами, но и с родителями, которым закон позволяет самим нести ответственность за подросших детей.

В фильме Никиты Хубова, снятом почти одновременно с выходом повести, в 1988 году (пьеса “Вся надежда (Роковая ошибка)” появилась раньше, в 1986-м), много примет времени: война в Афганистане, раненые, прически и одежда 1980-х, дефицит… В Самарском (тогда Куйбышевском) театре драмы в 1987-м тоже вышла “Роковая ошибка” — спектакль поставил Рафаил Рахлин. В том спектакле звучал модный “Вальс-бостон” Александра Розенбаума, девчонки выглядели панками, приставали к зрителям еще в фойе, а в начале спектакля с криками врывались в зал через все двери (рассказывают, что однажды на гастролях даже вызвали милицию).

Миша Лебедев в своем спектакле стремится избежать уточнений: ни время, ни место действия не определено. Хотя время все равно выдает себя: девчонки катаются на самокатах и скейтах, Бухара разговаривает “на рэпе”, да и весь спектакль выдержан в актуальном стрит-стайле (и даже жанр в программке обозначен как “уличная драма”). Теперь старшеклассницы одеты в толстовки, кроссовки, джинсы и гетры, подземные переходы (а больше всего декорация петербургского художника Натальи Черновой похожа на смесь перехода и скейт-парка) подсвечены неоновым светом, спортивные снаряды тоже обновились. А подростковый кризис так и остается одним из самых тяжелых в жизни.

В центре “Роковой ошибки” — девушка Надя пятнадцати лет (Виолетта Шулакова / Екатерина Соловьева), дворовая оторва, приемная дочь работницы хлебозавода Клавдии Михайловны (Елена Ивашечкина / Валентина Смыкова), родная дочь (бывшей) жены капитана дальнего плавания Шуры (Алина Евневич / Екатерина Рузина / Влада Филиппова). Над неродной Надя издевается, как это умеют только конфликтующие с авторитетами подростки (случай осложняется тем, что Надя всегда может крикнуть “мамке Клавде”: “Да какая ты мне мать!”). Родная раз в год прилетает из Владивостока с заграничными шмотками в подарок. По ходу сюжета Надя оказывается фактически в ситуации выбора между двумя матерями. Плюс безответная влюбленность во взрослого мужчину. Плюс подруги (Джамиля Билялова, Ольга Жукова / Алена Шевцова, Евгения Ермакова / Анастасия Ермилина), каждая по-своему переживающие тот же кризис роста.

В спектакле Миши Лебедева сделана ставка на пластику. Девочки, как только остаются одни, катаются на чем-нибудь, перепрыгивают через препятствия, двигаются в ритме стрит-данса (потребовались даже тренер по катанию на самокате Артем Тимонин и тренер по акробатике Евгений Ильичев). Кроме того, у действия существует как будто дополнительное измерение. Время от времени, чаще всего в напряженной ситуации (Надя читает телеграмму от матери, Тоня видит в своей спальне полураздетую Надю и т.д.), герои как будто выпадают из материальной реальности, включается особая музыка — и человека корежит, или он мелко дрожит половиной тела, или медленно сползает по стене, или движения актеров вдруг становятся замедленными и дробными. Самарского хореографа Павла Самохвалова можно считать полноправным соавтором спектакля — именно пластические сцены выводят сюжет из бытовой плоскости в бытийную, делают мелодраму экзистенциальной драмой.

Пластика, судя по самарским работам, вообще важная составляющая в режиссуре Миши Лебедева: кто видел самартовского “Гробовщика”, никогда не забудет, как “текла” по полу жутковатая река мертвецов. В “Роковой ошибке” пластична даже мебель: в условной комнате с ковром (пространство открывается, как ниша в стене, и обозначает все интерьеры разом) для каждой сцены по-новому переставляют стулья: то их несколько в ряд, то пара друг напротив друга, то лицом к зрителям… Что уж говорить о таких драматичных эпизодах, как изнасилование Лены, решенное через монотонный повтор одного и того же набора движений: она пытается вырваться, он грубо переставляет ее, разворачивает, кидает, она пытается вырваться — все повторяется снова и снова.

Монотонность — важная характеристика действия. Режиссер пытается немного “приглушить” актеров, задать им сдержанное, без лишних эмоций существование. Правда, время от времени сдается на милость мелодраматической стихии (например, зашкаливающе умилительной вышла сцена с укладыванием ребенка (Варвара Байбикова / Кира Парамонова). При этом в спектакле совсем нет нравоучительных интонаций, сквозящих в тексте Рощина и фильме. Никакого ворчания про “ох уж эту молодежь”, да и было бы странно ждать его от молодого режиссера и еще более юных актрис. Есть даже любование этими оторвами и некоторая бравада, в которой артистки порой чуть переусердствуют с криками и суетой.

В финале спектакля Надя не умирает, как во многих версиях, и впервые за два часа обнимается с приемной матерью. Самарская “Роковая ошибка” получилась про обретение настоящего. Про ад, через который нужно пройти растущему человеку, чтобы научиться чувствовать чужую боль и выносить свою.

Работа Миши Лебедева — важный для развития Самарского театра драмы спектакль. Он выпадает из общего ряда “жизнеподобного” репертуара, представляет зрителю непривычную форму. И может быть, как раз это сочетание нового языка с привычной для постоянной публики мелодраматической упаковкой и есть самый правильный коктейль. Кстати, с этого сезона Миша Лебедев принят в штат Cамарского театра.

«Роковая ошибка» — спектакль о юности, о первой любви, запретном чувстве, боли, разочаровании, о поиске себя в том мире, где тепло и доброта — большой дефицит.

Из-за ошибки своей родной матери, бесшабашная 16-летняя девчонка Надя, в компании своих подруг, как две капли похожих на тысячи других веселых компаний, мстит благополучному миру за свое искалеченное детство, слоняется по улицам в поиске приключений.

Она не подозревает, насколько близка своим цинизмом к тем, кому бросает вызов. Из поколения в поколение, люди совершают судьбоносные, роковые ошибки, родители передают бремя равнодушия и безучастия своим детям, которые невольно повторяют родительский путь. Сможет ли любовь, прощение и простое человеческое тепло разорвать этот порочный круг?