Ты моя работа над ошибками макулатура

Мы прощаемся с 2020 годом 20 треками группы «Макулатура», которая объявила о временной приостановке деятельности две недели назад. Слово Евгению Алехину и Константину Сперанскому.

Группа «Макулатура» родилась из названия романа Буковского и юности. Было начало 2000-ых, когда Евгений Алехин и Константин Сперанский, студенты города Кемерова, засучили рукава в борьбе с «организованным п%здец0м». Помимо данного определения своему творчеству участники дают и другое — «социально-бытийный реп». Именно «реп», через букву Е. Даже не музыка, а что- то среднее между стихами и голосом улиц.

Обыкновенная история группы «Макулатура»

Их первая работа «У слонопотама на этот счет могут быть совсем другие соображения» вышла в 2003 году. Позднее коллектив выпустил еще около пяти альбомов – романтических, но мутно-серых и горьких картин жизни. «Человек-общество», «гражданская позиция», «моральная, этическая и социальная ответственность», тема «маленького человека» — те вопросы, которые они поднимают в текстах. Совмещая интеллигентность с пацанским достоинством, они часто используют отсылки к литературным произведениям, историческим личностям и современным политикам, совершенно не стесняясь мата и грубостей ниже пояса. И эта откровенность приводит в растерянность. Слушаешь и самому становится удивительно, насколько складно и честно мужчины говорят о страдании.

Последний альбом «Макулатура» выпустила в 2016 году под заглавием «Пляж». Его создание прокомментировал Константин Сперанский для Интернет издания «Yaroslavl-room.ru»:

Так получилось, что мы захотели написать реп про бабу. Я про свою бабу, а Женя про свою. Вот такой бабий период в жизни у нас тогда был. Я понял, что если я не напишу реп, то придется как-то разгружать себя иначе, например, выколоть зенки нах**й. Вот так и получился наш альбом

Да, альбом звучит местами сурово, болезненно и бьет прямо под дых. Сложно говорить о нем общими фразами, поэтому я бы привела цитату из «Ста лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса:

Он открыл самые потаенные уголки своего сердца и извлек оттуда нескончаемо длинного, разбухшего червя, страшного паразита, вскормленного его страданиями.

В частности, под такое определение мы бы подвели один из треков с «Пляжа» — трогательное послание к «своим бабам» от обоих участников коллектива. Песня называется «Нейт Диас», в честь американского чемпиона смешанных единоборств. И мы попробуем разобраться, в чем взаимосвязь между лирикой чувств и агрессивными ударами боксеров.

Первоначально стоить отметить, что эта песня (опять же) о страдании, самоизнурении и, естественно, о любви. Композиционно она разделена на две части, от каждого из авторов. И мы начнем с Евгения Алехина.

Текст Алехина

С первых строк главный герой говорит, что все происходящее – фальшь, театральная постановка: он разыгрывает из себя типичного влюбленного, но сам насторожен и недоверчив, так что чувство сковывает его, засасывает, пугает, но не греет или радует. Даже в момент их близости его уже коробит изнутри от состояния собственной неудовлетворенности. Он не ущербный или эгоистичный, просто человек, не способный перейти на какой-то другой, более высокий уровень отношений, боится собственных чувств и опережает «удар в сердце ножом». Лирический герой хитрит и не хочет уходить в омут с головой, оставляя себе аварийные выходы – ту самую дистанцию-броню. Он не может отделаться от впечатления, что он – лишь звено из вереницы тех, к кому она уже была привязана. И это ощущение губит отношения, и его куплет – запоздалое раскаяние, постскриптум, исповедь.

Любопытно описание половых актов с другими женщинами: он «заправляет», перечисляя какие-то варианты размещения для своего полового органа. Как будто сходил в туалет и привел себя в исходное положение. Это даже не прозаичность описания, это абсолютное и безысходное равнодушие оного. Он не просто презирает случайные связи, он не придает им никакого значения, как чистке зубов или ежедневному умыванию.

Подозрительность, страх и недоверие, которые он тщетно пытается скрыть, не подпуская ее близко, приводят к логическому финалу: они расстаются, а он как будто достиг неосознанной до этого цели: «Надо было про%бать тебя, как рукопись романа, и о его качествах всем н*пи№деть». Гораздо легче и безопаснее предаваться мечтам о том, что могло бы быть или даже было (воспоминания всегда что-то среднее между правдой и вымыслом), чем строить это в реальной жизни. В любом случае действительность – грубая проза, которая опошлит идеал и уничтожит его тем самым. По идеалу надо томиться, а сделать это можно лишь на расстоянии от него. Непреодолимом расстоянии. Вот, что рождает утонченную поэзию чувства, которая совершеннее всякой женщины. Человек не может конкурировать с мечтой о нем.

Смятение убивает, насилует его память, в ней нет ничего, кроме воспоминаний об их якобы идеальных отношениях. И пусть он говорит, что не был готов к ее уходу, внутренне он уже осознал, что может жертвенно и полновластно любить лишь миражи своей памяти. Победа для него – пропустить удары и насладиться болью, смутно угаданной им в неосознанном стремлении потерять женщину и приобрести тоску о ней. В одиночестве он забывается, как в алкоголе («последний шот победителя»). Для него это необходимая разрядка, а как урвать хоть частичку одиночества в семейной жизни? Еще один довод в пользу некомфортной, но все же свободы. В противовес ценностям общества потребления (комфорт, в частности) он ставит на чашу весов независимость личного пространства.

Отсылка на роман Уильяма Фолкнера — некая толика самоудовлетворения. В этой грустной истории герои увядают и угасают вместе со своим когда-то блестящим аристократичным семейством. Сравнивая, Алехин видит, что даже благородство разбивается, столкнувшись с бытом. Кроме того, он издевательски упоминает отсутствие комфорта на страницах книги. Дело в том, что большая ее часть написана очень сложно, методом «потока сознания». Повествование нелинейно, а одни и те же события комментируют разные люди, один из которых вообще душевнобольной. Многие читатели, отчаявшись понять, бросают книгу недочитанной, и именно это потребительское стремление к легкости и доступности даже в прочтении модернистского романа тонко высмеивает автор.

Мучительные мысли постоянно разгораются от мелочей вокруг. И та же полароидная фотокарточка валяется на дне рюкзака. Наверное, где-то между пустой «Тройкой» и оберткой от «Орбита», будто ненужная, покрытая пылью, она все так же таит в себе все те же неподдельные эмоции. Герою не хватает сил доказать самому себе, что ему не нужна ни эта карточка, ни вспышки боли от ее вида. Но эту реликвию он бережно сохраняет у себя, ведь она связывает его фантазию с реальностью.

Какая-то полароидная фотокарточка завалялась в моём рюкзаке
Беру её на руки, будто это наш ребёнок…

Он подпитывается этими чувствами, ему нравится страдать. Его самоанализ не полезен, а пожирает его изнутри. Он как «сумасшедший сторож в пустых коридорах» — действия совершенно бесполезны, но живет он не пользой, а картинами на стенах. Так он избегает суеты и порочности материального мира. Болезнь стала единственной мотивацией для его дальнейшего существования. Стала им. И лучше его, потому что воплощение любовной мечты рано или поздно принимает уродливые мещанские формы собачки, тачки и дачки. А так он живет страданием и очищается им, как завещал Аристотель со своим катарсисом.

оживляю желанием каждый миллиметр, пью яд, чтобы спастись от врачей,
ведь болезнь теперь самая лучшая версия меня, настоящая личность

Переписывая ее, он каждый раз приближает к себе совершенство. Реального человека так не переделать, зато как податлива его иллюзия! Он никогда не был так близок к ней загаданной и так далек от нее сбывшейся.

В поисках жемчуга (мечты) он опускается в тоску и не оставляет себе дыхания выбраться оттуда, но и утонуть тоже не хочет, его устраивает это погружение на таинственные глубины себя в попытках обрести ее. Ни надежды, ни смысла ему не нужно, когда к себе манит прекрасная жемчужина, цена которой целая жизнь.

Все же и в ее жизни он «Как чай, пролитый в любимую книгу». Эта та особая связь, непонятная для других, она приходит однажды, ошпаривает цветным кипятком и пропитывает страницы до самого корешка.

Припев

Пока он думает о ней, он защищен от суетного и убогого мира, мечта возвышает его над рутиной и безысходностью жизни, которые он иносказательно именует «казнью» и «толпой». Главный бой в карде – это самый зрелищный поединок старожилов в терминологии смешанных единоборств.

Каждое событие UFC состоит из нескольких боёв, которые составляют так называемый «файт-кард» или «карта боёв». Файт-кард делится на «предварительный кард», в котором чаще выступают начинающие или менее популярные бойцы, и «главный кард».

Таким образом, главное испытание длиною в жизнь для героя – это страдание и томление по идеалу. Он должен выдержать боль и оттянуть финал, ведь процесс для него важнее результата.

Как Гумилёв в «Ущелье» ищет Ахматову,
Пишу этот дисс на шепчущий мне жить без тебя голос за кадром

В этом стихотворении Гумилев писал о любви как источнике жизни. Она разгоняет кровь и буйствует не только в людях, а во всем материальном и нематериальном мире. Его заключительные строки звучат так:

И никогда я не покину
Мечту, что мы с тобой вдвоем,
Прижавшись, как рубин к рубину
Тоскуем, плачем и поем

Лирический герой Гумилева обещает верность не девушке, а мечте. Прижимается к ней он лишь в своем воображении, и этим ощущением живет. Ту же фата-моргану описывают авторы трека.

Дисс – это эпиграмма в хип-хопе, только она носит явно оскорбительный и обличительный характер. Герой называет свое послание диссом, ведь полемизирует с шепчущим голосом, который как 25 кадр навязывает ему мысль о ничтожности его мечты и тщетности преклонения.

Здесь же авторы формулируют посыл всего альбома. Это вместилище их любви, гимн, заклинание и сон, где они всегда будут вместе без ссор, лжи и бытовой обыденности. Что бы ни случилось в реальной жизни, они будут здесь, в этих строках, ходить по цветочным лепесткам вдали от посторонних взглядов.

Текст Сперанского

Куплет представляет сбой признание: все, чем он является – это воплощение любви к женщине. Но его история такая же не простая. С одной стороны, он хочет проснуться с любимой, уткнуться ей в волосы и грудь, почувствовать себя спокойно, а с другой стороны, он готов оставаться наедине только со своим воображением. Потому-то оно и приняло форму, лик и стать той, что когда-то была. Теперь же она здесь, как никогда-либо.

Воображение — это женщина с которой я каждый раз засыпаю под утро

Все прячут лица, но ему для этого необходим не воротник, а собственная фантазия. Без нее он пуст и беден духовно, как эти обитатели воротников, спешащие на работу. Именно она отделает его от грязи внешнего мира. Эта утонченность чувства роднит его с предыдущим героем, но он, в отличие от него, бунтует прости образа той, реальной, прогоняя «попытки представить невозможное счастье». Почему невозможное? Потому что его мечта по определению не может сбыться, на то она и мечта. Он хочет заглушить свою память и предаваться фантазии, не обремененной связью с действительностью. Она может быть, какой угодно, но если сольется с земной женщиной, то повергнет героя в ужасающую бездну тоски, где он будет лишь виноватым в том, что ничего не сбылось. Он же не хочет покидать иллюзорного замка, где его окружает приятная роскошь переживаний.

В попытках забыться он тоже находит других женщин, но называет их лишь актрисами, которые придут, сыграют роль и уйдут, а он отдалится от своего воображаемого преследователя. В них он тоже видит только бездушную функцию, а не людей.

Его мятежная ненависть объяснима: управлять снами – все равно, что завести собственную планету или расширять сознание без употребления наркотиков. Она же, всемогущая фикция, подчиняет его себе без остатка и становится полноправной владычицей той планеты или наркотиком, который расширяет сознание.

В социальной сети он боится приблизиться к ней, прочитав твиты или написав свой, посвященный ей. Он вообще не хочет окунаться в клоаку общественного мнения, ведь бережет свою приобретенную страданиями отрешенность. Герой не видит смысла и не чувствует солидарности с тем, что происходит за пределами его мира: «На этом празднике жизни я чувствую себя лишним, хотя и не вижу там ни праздника, ни жизни». Он не понимает всеобщего оптимизма, да и банальную жизнь не может оценить хоть сколько-нибудь положительно.

Рапид – это ускоренная киносъемка. Воспоминания настолько завладели им, что ему мерещатся проекторы на стенах, где стремительно сменяющиеся кадры показывают ее. Но каждый взгляд этой женщины назойливо оседает внутри, как чаинка, и он тщится изгнать ее отовсюду. Когда все попытки оказались бесполезными, он убегает из комнаты и не в первый раз изнуряет себя физическим трудом. Однако и там находит лишь тех, кто, как ему кажется, связан с обитательницей проектора.

Его чувство – лишнее, но окончательно избавиться от него он не может, и вновь возвращается в неприятельский лагерь, а по дороге еще и ввязывается в борьбу с разумом. У него такой же конфликт с ним, как и Алехина. Разум учит его беречься, мотивирует на борьбу, а он лишь утверждается в мысли, что не хочет бороться. Даже сравнение с Нейтом Диасом его не вдохновляет, ведь герой понимает, что уже пропустил удар и полюбил эту боль больше самого себя и даже чемпионского пояса. Теперь он хочет быть с ней ценой себя самого.

Интересна еще одна отсылка в тексте Константина:

Готовлю себя к ещё одной встрече, как к финальному акту Мисима
Наряжаюсь в доспехи, понимаю, что поражение неотвратимо

Имеется в виду японский писатель Юкио Мисима, трижды номинант на Нобелевскую премию. Последним его актом было совершение харакири (самостоятельное вспарывание живота) после неудачной попытки государственного переворота. Кстати, утром этого же дня он отправил последнюю часть своего романа редактору, зная, какая судьба его ожидает. Также и Сперанский: встреча с этой девушкой для него как удар ножом в живот, но он полностью осознанный, потому что лезвие находится у него в руке.

Интересно и то, что Мисима в своем романе «Несущие кони» выразил готовность совершить харакири даже в случае, если переворот удастся. Эту готовность он пояснил примером. Свою любовь к императору, писал он, я вижу в том, чтобы слепить для него из риса, обжигающего до костей, шарик и предложить ему в качестве пищи. Если он бросит мне его в лицо и отвергнет, я должен буду, сознавая вину, покончить с собой. А если он съест его и насытится, то я опять-таки покончу с собой. Я недостоин был своими руками преподносить божеству несовершенный дар. Но я не могу остаться с рисом в ладонях и ничего не делать. Он остынет. Так и герой песни в любом случае выберет жертвоприношение себя во славу идеи любви, а не скудное прозябание с рисом в руках.

Он встает на ту же позицию Алехина, маниакально представляя идеальную жизнь с котлетами из чечевицы и без страничек в «ВК». Только эта лучшая жизнь навсегда останется в его мыслях, как бы сильно он не пропускал человека через себя. Однако эта сила слияния и возможна то лишь в мечте. Андрогин – это мифологическое существо, соединяющее в себе мужские и женские признаки. То есть, слияние любящих людей, которое считал исходным состоянием человека философ Платон, и есть идеал, но он недостижим в реальности. И не должен быть, иначе утратит совершенство.

Ты будешь так близко и так глубоко, что я превращусь в андрогина

Ту же мысль утверждает он, говоря о походе в кино, что «не удержать ее таким грязным стилем». Почему грязным? Потому что банальным и посредственным. И опять же, кого ее? Ту, что придумал, или ту, что есть? Обе они срастаются на его глазах, и боится он этого тождества реальности и мечты. И верит, что его идеал точно уж не удержать очередным заигрыванием, как и тысячи прочих. Да и его оно не удержит, даже разрушит, ведь вся его поэтическая утонченность пойдет прахом, окажется на прилавке и то невостребованной. Ею, уже неискренней и мертвой, он захочет купить женщину мечты, но если она – та самая, то и гроша не даст за лицемерные строки, не подкрепленные самой жизнью.

И вот теперь даже воображение спит и не подсказывает ему, что делать? Идти к ней, забыть ее или же услаждать себя ее проекцией в сознании? Он стоит на распутье, прикрывая нерешительность опозданием.

Эпилог

Пусть мои песни будут страшнее куплетов Мальдорора

Песни Мальдорора – скандально известная поэма в прозе писателя Лотреамона, главный герой которой — саркастичный демонический скептик, презирающий людей и их Творца. Сравнение понятно, ведь книга ужасала читателей того времени своим цинизмом.

Признание в любви к мечте воспринимается авторами, как яд, которым они отравляют светлое и не обремененное мыслями существование людей. Услышав его, они могут задуматься над истинной природой чувства и, возможно, в корне сделать выбор в пользу жертвенного поклонения перед страстью и красотой, а не взаимопользования. После этого выплеска ядовитого сока герои ощущают свои хрупкие травянистые тела распоротыми и призывают мечту к тому решительному мысленному слиянию, которое согреет их, поглотит и обессмертит их жертву во имя прекрасного идеала.

Это какой-то замкнутый круг, петля, которую они собственноручно мастерят по меркам своих шей. Пусть виселица выставлена на всеобщее обозрение, но таков этот мир «макулатуры» — с теплыми пляжами и стояками, лепестками роз и посмертным харакири. Его нельзя отнести к конкретной аудитории, сказать, мол, вот это тебе точно понравится. Вечный романтик может отмахнуться, а заядлый критик нырнуть с головой. Мало кому комфортно на страницах чужой памяти, пусть и откровенно знакомой.

Авторы: Мария Сафонова и Марк Аврелий

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Мои треки это отказ от линейного восприятия времени:

My tracks are a refusal of linear perception of time:

вечность в которой мне сразу и пятнадцать и тридцать.

Eternity in which I immediately and fifteen and thirty.

Вылезаю через форточку на ночь на день рождения.

I get out through the window for the night of a birthday.

Богатый жизненный опыт помогает отстоять в споре позицию.

Rich life experience helps to defend the dispute position.

Мой несуществующий брат, он же воображаемый менеджер,

My non-existent brother, he is an imaginary manager,

не дает скиснуть эмоциям, как будто я навсегда в пубертате.

Does not throw out emotions, as if I am forever in Pubertat.

Ему стоит только надавить на нужную железу и раскрывается сердце,

He should only press on the desired gland and the heart is revealed,

как с конфеты снимается фантик.

How the candy is filmed with candy.

Сила первой любви помогает мне, старику, подняться по лестнице,

The strength of the first love helps me, an old man, climb the stairs,

от кризиса среднего возраста не вскрыться.

From the crisis of middle age not to open.

Свежесть ощущений, вкус хлеба и прочие признаки детства проношу контрабандой

Freshness of sensations, the taste of bread and other signs of childhood to be smuggled

и вливаю в свои релизы.

And pour into your releases.

Кручу педали, подъезжаю к реке на своем велике.

I pedal a pedal, driving up to the river on my great.

Пусть утонут мое одиночество, старость и жир когда я нырну в холодную воду с крутого берега

Let my loneliness be sophisticated, old age and fat when I dwell into cold water from a steep shore

и страх утонуть в простынях напомнит, что я еще жив.

And the fear of drown in the sheets will remind you that I am still alive.

Загоняю себя в угол сцены ночными кошмарами,

I swear in the corner of the scene by nightmares,

путаюсь в проводах, падаю на пол между папой и мамой.

Fuck in the wires, falling on the floor between the dad and mom.

Выступление кончилось, я расписываюсь на флаере и, чтобы не загордиться,

Speech ended, I figure out on the flyer and not to challenge,

одновременно огород вскапываю.

At the same time, the garden will jump.

Диафрагмой сжимаются стены, зима превращается в лето,

The diaphragm is compressed walls, winter turns into the summer,

моя жизнь — это формула с одной переменной.

My life is a formula with one variable.

Я безнадежно тяну руку к последнему свету и старческий стон преобразуется в крик младенца.

I hopelessly pull the hand to the last light and the senile moan is converted into a baby’s cry.

Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца.

As a rat in a plastic ball locked inside your big heart.

Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре, одновременно блюю радугой и истекаю желчью.

I chose both the tone in a deep fire, at the same time Blue Rainbow and I expire bile.

Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца.

As a rat in a plastic ball locked inside your big heart.

Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре и тут же с другой стороны голый вываливаюсь.

I chose both the tone in a deep fire and immediately on the other side barely fall out.

Не хочу быть таким, каким я был лет десять назад,

I do not want to be as I was ten years ago,

смотреть на эту грудь и чахлую спину,

look at this chest and chula back

если бы на ней были веснушки, я бы взял опасную бритву и вырезал каждую

If there were freckles on it, I would take a dangerous razor and cut out each

как с Марком Хантом расправился Федор Емельяненко.

As Fedor Emelianenko, Fyodor Emelianenko.

Тети и дяди и пьянки в красной и черной от вина и пива постели отражаются в горячем зеленом чае,

Aunt and uncle and drunken in red and black from wine and beer bed are reflected in hot green tea,

за пределами кружки с которым вы все живете и блеете (?).

Outside the circles with whom you all live and blew (?).

Я никогда не был достаточно добрым или злым:

I have never been kind or evil enough:

вот когда я захватил замок своего лучшего друга, мне пришлось убить всех до одного его родных.

That’s when I captured the castle of my best friend, I had to kill everyone to one of his relatives.

У меня не осталось ничего и даже сил для испуга.

I have nothing left and even forces for fright.

Нет, по утрам я не просыпаюсь в Игре престолов, но каждый раз жалею о том, каким был вчера.

No, in the morning I do not wake up in the game of the throne, but every time I regret how yesterday I was.

Я так далек от своего детства, что даже переодел голову — она смотрит из щелей и хохочет во снах.

I am so far from my childhood, that even changed his head — she looks out of the gaps and laughs in dreams.

Я никогда в свой доширак не высыпал приправу, подруга был дома одна, но я не заходил в гости.

I have never poured into my dumper seasoning, the girlfriend was at home alone, but I did not enter the visit.

Американский пирог, порнуха и Blink-182 – посижу еще один, что-то мне опять не здоровится.

American Pie, Porn and Blink-182 — I will sit still, something is not healthy again.

Послушаю чужой смех — звучит(?) из телевизора, напишу себе письмо, напьюсь и будет мне удивительно.

Listen to someone else’s laughter — sounds (?) From the TV, I will write myself a letter, getting off and it will be surprising.

Найти его под подушкой на завтра и посмеяться над тем, сколько в нем тоски и как мало смысла.

Find it under the pillow for tomorrow and laugh at how much longing in it and how little meaning.

Палачи ночью вворачивают штопор кому-то в ногу, журналисты празднуют день рождения в кафе,

Balloys at night are screwed by a corkscrew to someone in the leg, journalists celebrate birthday in a cafe,

я взрослею под одеялом — держу ружье наготове и без звука смотрю эротику по РЕН-ТВ.

I am a growing under the blanket — I hold a gun at the ready and without sound I look for erotica by Ren-TV.

Палачи ночью вворачивают штопор кому-то в ногу, журналисты празднуют день рождения в кафе,

Balloys at night are screwed by a corkscrew to someone in the leg, journalists celebrate birthday in a cafe,

я взрослею под одеялом — держу ружье наготове и без звука смотрю эротику по РЕН-ТВ.

I am a growing under the blanket — I hold a gun at the ready and without sound I look for erotica by Ren-TV.

Все временно – только успевай привыкать.

All temporary — just have time to get used.

Я просыпаюсь ребенком: моя лестница (полоса пыли), уходит следом от самолета через мокрую одежду, через слепой дождь, через руки цвета мертвого мяса. Дрожь.

I wake up for a child: my staircase (dust band), leaving the plane from the aircraft through wet clothes, through blind rain, through the hands of the color of the dead meat. Shiver.

Я слышу шепот: «не всё, что закончилось — классика», «не все плохие герои убиты в “Зорро”».

I hear the whisper: «Not everything that ended — the classic», «not all the bad characters are killed in Zorro.»

Смотри в начало, где первый в жизни снег нелепую в шапке голову.

Look at the beginning where the first snow is ridiculous in the header’s head.

Я прыгаю на спор под лед, боясь быть вторым — вода как холодный нож вспарывает нерв,

I jump on a dispute under the ice, afraid to be second — water as a cold knife plowing the nerve,

неумолимо открывает ненависти в киселе.

Inexplicably opens hatred in Kisel.

Мы танцуем в грязном отражении луж, лето мелькает лучами в мутной воде — протягиваю к нему руки, цепляя красными пальцами лед.

We dance in the dirty reflection of puddles, the summer flashes the rays in muddy water — I stretch my hands to him, clinging the ice with red fingers.

Но телефонный провод гудит в ответ: «Ты где? Ты где?!»

But the telephone wire is buzzing in response: «Where are you? Where are you?!»

Я в грязной ложе, тону в чайной ложке.

I’m in a dirty bed, tone in a teaspoon.

Воспоминания детских лет оживают перед глазами, случайно в каждом из дней минутный фантом.

Memories of children’s years come to life before their eyes, by chance in each of the days a minute phantom.

Холод цепляет за руки, уводя их на самом деле (?).

Cold clings hands, leading them to actually (?).

Воздух где? Всплываю вечерами между дном и адом.

Where? I pop up in the evenings between the bottom and hell.

На моей улице у

On my street

макулатура — Самый отстойный день

макулатура — ножевое

макулатура — запястья

макулатура — Этот город ебёт тебя в рот

макулатура — в огне

Все тексты макулатура >>>

Пообщались с участниками группы «Макулатура» и подготовили очень литературное интервью.

26 августа в Казань приезжала группа «Макулатура» с презентацией нового альбома «Пляж». За последние время в жизни группы произошло несколько важных событий. Выход нового альбома, записанный вместе с музыкантом Феликсом Бонаревым, большой летний тур, издание книги о группе «макулатура. внутренний реп» и съемки в документальном фильме «Внутренний реп». После концерта Евгений Алехин и Константин Сперанский расположились в соседней от «Соли» «Сирии», чтобы ответить на вопросы корреспондента Enter.

---

— Вы сейчас в туре с новым альбомом, как вас принимают в разных городах?

Евгений Алехин: Ну, так, как в Казани, горячо не принимали по-моему еще. Тут как будто новый альбом им понравился больше всех старых. «Заметил ты такое?», — обращаясь к Сперанскому.

— Казань для вас не чужой город, как здесь публика?

А: Сегодня все отлично, хотя мы не ожидали, что так получится. Обычно тухло все проходит, а сегодня хорошо прошло. В Казани как-то плохо ходят, несмотря на то, что город довольно большой.

— По сравнению с тем временем, когда вы здесь жили, как изменился город?

А: Я жил тут без Кости. Не знаю, за полдня не успел обнаружить перемен. Единственное, что вышли дневники Тукая, я получил эту книгу, прочитаю ее завтра, когда буду ехать в машине. Вроде отличные дневники.

— В своих песнях вы не очень лестно отзываетесь о Москве, какой бы была песня о Казани?

А: В Казани более положительные эмоции. Я жил тут с Оскаром, со своим другом, нашим бывшим гитаристом. Мне все очень нравилось: ни с кем не общался, иногда ходил в гаражный комплекс «Юлдаш», гулял в центре. Таких вопросов Казань не ставит, как Москва, несмотря на свое звание третьей столицы. Мне кажется, она не в той категории, чтобы такая тематика была.

— Недавно про «Макулатуру» вышел документальный фильм «Внутренний реп».

А: Ну, так получилось. Дело же не в нас, а в Маргарите Захаровой, нашей подруге, которая с нами поехала, сняла фильм. А могла бы и не снять. У нее что-то получилось. Другой бы человек снял нечто гораздо более скучное. Дело даже не в том, как сняла, а в монтаже. Ну и в нашей киногеничности. Как говорят киношники, мы хоть скучно себя ведем, но у нас лица киногеничные, это не значит красивые.

Разговор прерывает, подошедший к столику мужчина.

— Мужики, без обид, можно я пожму руку. Ты ***** [очень много] для меня сделал.
— Ты для меня больше сделал, братан.
— ******** [подколол], ******** [подколол], молодец. Спасибо за тексты. Я знаешь, что скажу, ты больше пиши.
— А ты больше иди, чем стой. Главное, больше иди.

— У вас уже была книга «Камерная музыка», рассказывавшая историю группы. В чем отличие от новой «макулатура. внутренний реп»?

А: «Камерная музыка» — это повесть о том, как я рэп писал. А тут книга с текстами, фотографиями, с рассказами посторонних людей. Мне кажется, это намного интересней, совершенно другой формат. Это не какая-то автобиографическая или полуавтобиографическая повесть, это взгляд разных людей, которые, как нам показалось, могли бы написать что-то интересное.

— Изначально в своем издательстве «Ил-music» вы издавали своих друзей. Что сейчас изменилось? Лимонова, например, издавали.

А: Ничего не изменилось. Лимонова издавали, потому что хотели начать серию его выпускать, потом все заглохло, серии не получилось. Я хотел что-то переиздавать его, но за неимением денег с нашей стороны и неимением энтузиазма со стороны Лимонова, как-то все заглохло. Мы публикуем то, что нам нравится, наших знакомых или хороших людей, которые рядом вращаются. Каких-то левых людей не хочется публиковать, ********* [людей нетрадиционной сексуальной ориентации] всяких.
Слушайте пляж — макулатура на Яндекс.Музыке
— Сейчас и цены на бумагу поднялись, книги небольшим тиражом выходят, выгодно вообще издательством заниматься?
А: Да нет, сейчас почти невыгодно. Это и не рассматривалось, как выгодное мероприятие. Конечно, почти денег не приносит, окупается, и то хорошо уже.

— Недавно проект «Последние 30» выпустил «Альманах-30», в котором были ваши рассказы. Как смотрите на такую попытку анализа постсоветского поколения?
А: Я получил авторский экземпляр, прочитал большую часть текстов. Показалось, что больше было шума, чем самой книги. Книга как-то очень незаметная вышла. Мне очень понравилось, как она начинается с рассказа Ильи Леутина «Все умные люди планеты». А большую часть нехудожественных текстов я как-то не смог даже осилить. Мне нравится энтузиазм Простакова (Сергей Простаков, историк, один из составителей альманаха, — прим. Enter), с которым он взялся за дело. Сама книга не знаю, или я не догоняю, или действительно так. «Ты прочитал книгу эту?», — спрашивает у Сперанского.

— Нет.
— У тебя даже нет экземпляра, не забрал? Почему?
— Не представилось возможности.

Ну, вот, в общем.

— Это поколение как раз должно задавать ближайшую культурную повестку
А: Да нет уже никаких таких повесток, на *** они кому нужны. Все, закончилось это время. Джастин Бибер задаст культурную и интеллектуальную повестку, а не Сергей Простаков.

— «Последние 30» собирали деньги на Planeta.ru. Как складывались отношения с краудфандингом у вас?
А: Мне не нравится планета. Мы там пытались собирать, там такая есть ***ня, что если ты не собрал бабки, то там как-то сложно нужно писать заявление, чтобы тебе вернули твой донат. Очень, короче, показался мне залупным этот ресурс. Поэтому я не хочу там собирать.

— У журнала Esquire в августе вышел литературный номер, и Владимир Сорокин в интервью сказал, что в будущем книга может стать штучным товаром. Как вы сморите на судьбу бумажной книги?
А: Мне раньше казалось, что Сорокин умный человек, а теперь кажется, что дебил он. «У тебя не было такого ощущения? Он тебе кажется умным или дебилом?», — спрашивает Сперанского.

— Я так вообще людей не строю. Я сам из дебилов (Иронизирует Сперанский).
— Ну, понятно. Великий писатель он по-прежнему или уже нет?
— Ну, мне кажется, да.
— Чары то развеялись? Новые книги вообще не манят, в интервью он одно и то же переливает. Десять лет назад они казались какими-то современными, умными, а сейчас уже никакими не кажутся.
— Просто такой номенклатурщик. Работает на определенную публику, на буржуазию, которая хочет немного взбудоражиться.

Мне кажется, это сама по себе не очень верная позиция, когда ты что-то прогнозируешь. Мне хочется из последних сил спасти книгу бумажную, — я ее публикую небольшим тиражом, кто-то ее покупает. Это все равно, что говорить, помидора вырастет, если пойдет дождь, пойди полей грядку, может тогда они вырастут. Нельзя прогнозы погоды составлять, нужно поливать грядку. И пусть на *** идет Сорокин со своим интервью в Esquire, который тоже уже на *** никому не нужен, чо за ***ня это все.

— Константин, на твоей странице много публикаций, посвященных последнему бою Нейта Диаса против Конора Макгрегора. Почему такой интерес к этой персоне?
С: Нравится мне Нейт Диас с давних пор и Ник Диас тоже. Он лучше всех выглядит из этой колоды бойцов MMA.

А: У него есть такая панк-харизма.

С: И симпатия к веганам. Я стараюсь не упоминать специально, что они там веганы или околовеганы, они бы мне и без этого нравились. Друге бойцы думают, как бы себя так поставить, как позиционировать, чтобы было шоу, а они *** кладут на все. Они не дельцы, не бизнесмены, они живут, как живут. Ты не можешь подумать, что что-то есть за тем образом, который видишь. Когда они выходят на ринг, когда говорят, они не делают что-то специально. Этим они мне понравились. И какой-то уличной этикой тоже.

А: Всегда приятно смотреть, как он ведет себя на ринге. Даже когда он продумал бой заранее, все равно он рискует каждую секунду. Макгрегор тренировался последние несколько месяцев специально под Нейта, знает, что ему надо выстоять эти раунды, и тогда он победил. Нейт совсем по-другому делает, он знает, если у него получится, то получится, если нет, то нет. Он не оставляет себе шанса отступить, — такое мужество очень вдохновляет, впечатляет, оно во всем смотрится хорошо, в творчестве, в бою, в жизни.

— Были ли у вас идеи создать свое медиа, свой какой-нибудь общественно-политический журнал?

К беседе присоединяется Феликс Бондарев (RSAC), с которым «Макулатура» записывала новый альбом.

Бондарев: Какого *** вечно приплетают политику к музыке. Что за дерьмо. Я человек, который работает над музыкой, стараюсь сделать глубже кик, а ты говоришь, чтобы я **** [занимался сексом] какого-то Володю.

А: Это действительно нелепо, мы же не главные редакторы, у нес совершенно нет таких амбиций.

С: Возможно, вы имеете в виду, что другим образом капитализировать свой социальный статус?

А: Я вообще **** [занимался сексом] журналистику, я ее очень не люблю. Не думаю, что Костя ее любит, случайно она стала его профессией, и уже сейчас отправилась на периферию. Если бы могли этим заниматься, это не значит, что мы должны этим заниматься, удовольствия никакого это не принесет.

— Следите за популярными за современными популярными реперами?
А: Я за Скриптонитом только. Оксимирон (мы обязаны сообщить читателям, что осенью 2022 года Минюст внес его в реестр физлиц-иноагентов, — прим. Enter), к сожалению, приходится, когда попадается, слушать. Я, кстати, фанат его баттлов. Последние два очень ******** [хорошие], ничего не могу сказать. Нравится альбом Скриптонита, — последний трек выходил, не так впечатлил. Удивительно, как такая тоска ******** [хорошая], «скриптонитовская» попала на Gazgolder, это показалось мне странным и порадовало.

— А когда «Макулатуру» то на «версусе» ждать?

А: А зачем? Я думал Прилепина позвать на «версус», потом передумал. На***? Мне даже будет скучно его слабые места выискивать. Когда начал продумывать свой дис на Захара, я продумал его дис на меня. И получилось, что мне интереснее дис на самого себя написать, почему это я залупился ********* на Захара. Мне скучно сидеть три месяца готовится, чтобы его лохом выставить, я и так знаю, что он ******* [не очень умный человек]. Три месяца своей жизни посвятить, чтобы написать. Есть в этом какой-то нелепый момент. Человек тратит столько сил, чтобы доказать другому, что он ******* [не очень умный человек].

— Какие планы после окончания тура? Говорили, что кино хотите снимать.
А: Есть у меня сценарий короткометражки, я хочу ее снять. Есть несколько идей, но пока нет сил и времени. Это очень трудоемкий процесс что-то снимать. «Русский лес» меня научил, и я не хочу без денег этим заниматься. Своих денег у меня нет, клянчить у кого-то я не хочу, поэтому пока я в рот это ****, когда у меня появятся деньги, может быть, вернусь к этому. Очень хочется делать кино, но не попрошайничать или искать продюсеров, которые тебя будут нагибать. Вдруг так получится, что я заработаю определенную сумму, я начну этим заниматься.

К беседе вновь присоединяется Феликс Бондарев.

— Опять про политику?
— Нет, про кино говорили, не бойся.
— Кинологов.
— Кинологи.

Текст: Павел Вдовин
Фото: Soul Man

Когда макулатура анонсировала новый альбом, большинство слушателей уже догадывались о его тематике (пёс его знает, конечно, но что-то про суку любовь). Лиричность не назовешь типичной характеристикой макулатуры, поэтому досрочно треки «Сингулярность» и «Вальтер» покорежили сознание, будто весть о Хиросиме и Нагасаки — нечто ирреальное и болезненное. Пожалуй, «болезненное» — по-настоящему ценная характеристика, иначе быть не может, иначе, по Станиславскому, не верю. Впрочем, летние треки «Дареный конь» и «Сингулярность» так и остались демо, а вот «Вальтер» стал сигнальными огнями для «Пляжа». Эта болезненность прозвучала как аванс — к переменам. Изменился звук. Один из важнейших моментов и импульсов нового альбома — участие в записи Феликса Бондарева, известного по RSAC и «Щенкам». В этом случае это действительно первостепенно: как продюсер Бондарев не просто «подбирает» и делает звук, он значительно меняет восприятие текста. Его влияние прослеживалось еще в «Вальтере», совершенно нетипичном и, теперь уже ясно, знаковом треке новой макулатуры. Слушатель определенно почувствует, что саунд изменился в лучшую сторону: в прозрачности, то есть в ясности звучания — однозначно. Парадоксально цельный альбом, будто прошитый одной красной нитью —  не любовью, а памятью о любви. Одновременно аудиороманный и кинематографический альбом «Пляж». Как водится, с флешбэками и рефлексией. Настолько ощущаемый за счет смысловых реверсов, что позволим себе назвать его аудиофильмом, где проговариваемый сюжет выстраивается от сцены к сцене, а предмет в «кадре» или мимика говорят о происходящем больше, чем сухая констатация фактов. Видимо, в голове слушателя пылится проектор – по-другому такой эффект не объяснить. Заметим, макулатура в том же «Вальтере» быстрее всех кинокритиков поймала в «Любви» Гаспара Ноэ тему изнуряющей памяти.

Секунды тяжело и торжественно падают Память, как глина, в которой увяз отдаляет от реальных событий, пустых и рутинных уносит к моим капризам пытаюсь изобрести тебя заново.

«Вальтер»

Пока я думаю о тебе, меня не отправят на казнь, не растерзает толпа Страшная сказка, пытаюсь отсрочить финал, главный бой в карде Без ограничения по раундам, как Гумилев в ущелье ищет Ахматову Пишу дисс на шепчущий мне жить без тебя голос за кадром.

«Нейт Диаз»

Вместо этого задал тебе самый тупой вопрос Полетел в стекло, как баба из ролика про Григория Лепса Что-то типа: «Будешь ли ты помнить меня через год?» Но не настолько тупой, конечно Почему нельзя брать у тебя бесконечное интервью Зачем еще нужен этот никчемный жанр Российская журналистика вертится на х** А ты бы ее спасла.

«Самый отстойный день»

Если бы нужно было наречие, кратко и уверенно характеризующее новую работу макулатуры, стоило бы выбрать «взахлеб», и дело не в быстроте речи. Они впервые так говорят, и теперь еще более явственно можно различить тексты Жени Алёхина и Кости Сперанского. Личный опыт всегда сказывался  на том, что делает макулатура — в них никогда не было жеманности и дистанции. Эхом отдается всё: что читается, высматривается, выслушивается, чувствуется. Прощупываются в текстах реалии: жизнь в туре, раздражения, тупик, когда от себя бежать не получается. Эхом отдаются и личные истории, и принятые решения.

Выпадаю из небытия на раскуроченный паркет Флешбэки, отголоски, сколько дней назад прошел концерт?

«Альцгеймер»

Костя Сперанский более кинематографичен, символичен, метафоричен как автор — ему, почти в духе постмодернизма, удается выразиться через реминисценции, художественные отсылки, а Жене Алехину отчеканить — вижу, слышу, чувствую вот так. Треки граничат со штриховой интерпретацией собственной жизни, следовательно, так называемые лирические герои максимально условны, что, впрочем, не мешает слышать их, но видеть себя. Такое размытие границы художественного и реального происходит обычно в кино. Быстро включается соотношение «Я говорю с тобой» — «Ты услышишь не меня, а себя». И в этом случае не хватает предостережения вроде реплики персонажа из «Ненависти» Кассовица, который кричит: «Не принимай всё так близко к сердцу, уебок!». Поздно, именно эта мнительность погубит слушателя. Да, творчество макулатуры всегда было почти визуально воспроизводимо, как новостные репортажи с Болотной площади или выхваченные фрагменты неигрового кино, но впервые оно стало таким драматичным, и треки похожи на короткие серии. Состояние, когда говоришь о чём-то (или лучше – о ком-то), потому что не можешь молчать.  

Тебя нет во всём мире, и на каждом конкретном шагу Под треск рвущихся на панк-концертах свитшотов Я рисую себе мост из наших сплетенных рук Его было бы видно из любой точки города.

«Ножевое»

Позавчера мы плакали над документальным фильмом Не уходят же после такого совместного переживания Жизнь возвращается к жанру истерического реализма Убивать себя в тесном кругу друзей и зрителей случайных.

«Этап»

По-настоящему безысходный, мрачный альбом. Ненормативная лексика, давно и прочно засевшая в лирике макулатуры, не звучит едко — гаснет на фоне внутренней ярости, которой больше в метонимических образах. История о «никогда» и история о «жизни без» — почти в каждом треке ощущение финала, когда всё уже закончено, но существование еще разбито на расписание, где есть учеба, туры, бары. Пост-жизнь. Всё бы хорошо, но воспоминания, как в мейнстримной драме «Вечное сияние чистого разума», никуда не денешь — «про**ать тебя» («Альцгеймер») ни на каком карнавале не получится.

  Внутренний реп толкает к самому краю Ты праздник, на который я никогда не попадаю

«Альцгеймер»

Делать поступки, которым нет оправдания Много лет я не бывал на таком мрачном празднике

«Этап»

Ты за**ала мне сниться Я хочу распоряжаться своими снами, как набором Blu-ray дисков Я тебя ненавижу тебя больше, чем техно и управление по борьбе с экстремизмом Посмотри, я прячу телефон под матрас, чтобы меня не затащило в твиттер На этом празднике жизни я чувствую себя лишним Хотя и не вижу там ни праздника, ни жизни

«Нейт Диаз»

  Нечестным будет не сказать: градус искреннего страха перед происходящим в текстах Сперанского, кажется, выше; деталей, в которых обычно дьявол прячется, больше. Или, может быть, Алехин действует сдержаннее. Если бегло отметить сигналы, которые намертво соединяют части альбома между собой, то из текста в текст кочуют упоминания социальной сети, пограничного состояния вроде сна или праздника, окружающей бытовой обстановки, где кризис, обвал и угроза теракта, образы оживающих предметов, метафора ножа и ножевого ранения, тема борьбы и революции. Что красноречивее скажет о внутреннем противостоянии, чем упоминание Нейта Диаза, который недавно, вопреки всем ожиданиям, вышел победителем из боя с Коннором Макгрегором? Ко всему прочему сказанному, все нити ведут к фатуму.  

Будто ковыряясь в помойке и с поддельной страницы следить за тобой Не сокращай расстояние, оставайся холодным, опереди удар в сердце ножом Был не до конца откровенен, не до конца с тобой, не до конца погружен Не выходил из комы, подавлял крик счастья, говорил о нас всегда вскользь Ведь каждый был уже к кому-то привязан типа слишком рано играть по-взрослому

«Нейт Диаз»

Ты уже была рядом, когда я впервые открывал Стивена Кинга или, например, Макса Фрая Когда я боялся ночью из комнаты за водой выйти, ты стояла в углу, наблюдая Переползал через дни, прогуливал ВГИК, вместо диплома писал «Детского психиатра» Ты была близко, нужно было только открыть глаза и встретиться за пределами сна.

«Летучий голландец»

Твои глаза отражаются в каждой другой жизни, что я проживаю перед сном.

«Лимб»

Впрочем, и уже знакомые социально-бытовые зацепки никуда не делись, чего только стоит меткое: «Мы не с вашей планеты, не прошли патриотический кастинг» в «Летучем голландце». Невозможно было отказаться от цитации — макулатура не утратила свою связь со словом, она сделала его объемнее, поэтому никакие околорецензентские штучки не имеют цены по сравнению с первичной лирикой. Финальный трек «Пляж» специально не будем трогать — его нужно услышать лично, скажем только, что по настроению он почему-то напомнил «It was a good day» Шляпы Шаляпина. Есть ли места слабые? Да, вероятно, припев в «Этапе» с трудом воспринимается всерьез. Уже не столь важно, кому конкретно каждый адресует эти слова. Это уравнение с одной известной, которой во все времена посвящают песни, но макулатура впервые в истории своего существования сделала это в рамках целого альбома. «Пляж» приходится не слышать и вычитывать, как текст, а проживать и после выживать из себя, чтобы не сойти с ума от накала и собственных флешбэков. Текст мгновенно становится тобой. В какой-то момент перестаешь понимать, кто по какую сторону находится на этой индульгенции — то ли ты рассказываешь, то ли тебе. От проекции не скрыться, как от большого экрана.

P.S. И снова: альбом визуален, после него хочется зажмуриться. «В красном мерцании титров» сюжет не найдет завершения. Не прекратится он и после того, как покинешь зал или нервно вытянешь наушник. Закрыв глаза, разве перестанешь слышать и помнить? Repeat работает где-то в твоей голове, а не на проигрывателе. Внутренний постскриптум, как осадок, останется на ассоциативной киноточке, созвучной с фильмом Николаса Роуга «А теперь не смотри». А теперь не смотри. Однако не получится.