Не знаю, как другие, но я лично помню очень долго те глупые и непростительные ошибки, которые допускаю по незнанию, малограмотности, из-за отсутствия хорошего воспитания и приличных манер. И всегда стыжусь того, что сам поставил себя в идиотское положение, сказав или написав нечто несусветное.
Например, уже лет тридцать назад одна девушка во ВГИКе поправила меня, когда я произнёс с неверным ударением название телефильма по произведениям Тургенева — «Жизнь и смерть дворЯнина Чертопханова». Я-то, разумеется, не дворянИн, но мог бы знать, как следует говорить правильно.
Примерно в те же годы брал интервью у Владимира Наумова по поводу 60-летнего юбилея Юрия Озерова — и у меня в тексте, который должен был завизировать Наумов, он нашёл и поправил ошибочное слово «солдатов» в родительном падеже вместо «солдат».
А уж как я старался ещё студентом отвыкнуть от въевшихся в моё сознание в прежней провинциальной среде обитания вот таких выражений: «они лОжат» и «этого не хочут», не говоря про «звОнят» и «одеть пальто», что ведь и в Москве тогда можно было услышать!
«И жить торопится и чувствовать спешит» — было дело, перепутал я как-то Вяземского с Пушкиным, и эта ошибка прошла в одной из моих опубликованных статей. А среди иных возмутительных ляпов могу назвать то, что в рецензии на обожаемый мною фильм «Долгая счастливая жизнь» я упомянул вместо спектакля «Вишнёвый сад» почему-то «Три сестры», построив на этом ложном предположении целый пассаж в тексте.
Увы, фактические несуразности и перевирание деталей сюжета меня продолжают преследовать до сих пор — и каждый раз краска стыда заливает моё лицо! Однако я соглашаюсь с теми, кто мне делает необходимые замечания, и всегда готов признать свою неправоту, если действительно «прокололся». Чего уж вставать в позу и упираться до конца, если допустил оплошность?! Осознание собственной вины хоть как-то облегчает то, что натворил по нерадивости и невнимательности.
Знаменитый скрипач и дирижёр – о Моцарте, Собчаке и о том, что может заставить его сбиться во время концерта
Народный артист СССР, художественный руководитель и главный дирижер Национального филармонического оркестра России и Государственного камерного оркестра «Виртуозы Москвы», президент Московского международного дома музыки – это всё о Владимире Спивакове. Уникальный музыкант, оттачивающий исполнение до совершенства, сегодня выступит в Петербурге на сцене Большого зала Филармонии с традиционным рождественским концертом.
– Владимир Теодорович, почему вы для светлого рождественско-новогоднего времени выбрали «Реквием» Моцарта?
– Я делаю больший акцент на слове «рождественский». Всё-таки история печальная, хотя и светлая, правда? А Моцарт всегда созвучен времени, как каждый гений, который в своём творчестве несёт вечные ценности.
– Как вы считаете, сегодня в России топовому оркестру важнее донести своё искусство до как можно большего количества слушателей или не переводить качество в количество и в первую очередь поддерживать свой уровень?
– Однажды Майя Михайловна Плисецкая сказала такую замечательную вещь: «Если в музей живописи привезти совершенно чуждого искусству аборигена, он всегда подойдёт к шедевру». Так что для меня самое главное – поддерживать качество, потому что людей не обманешь, они прекрасно знают, что действительно является шедевром, а что нет, где литое золото – а где сусальное. И конечно, важнейшую роль играет мастерство. Как сказал Мейерхольд, мастерство – это когда «что» и «как» приходят одновременно.
– Что важнее перед ответственным выступлением – доведение исполнения на репетициях до автоматизма или настрой музыкантов? Говорите ли вы своим музыкантам какие-то вдохновляющие слова перед выходом на сцену в ответственных концертах?
– Ну, конечно, репетиции очень важны, потому что поначалу оркестр – только сообщество замышляющих что-то людей. А концерт – это уже совсем другая стадия. Конечно, я говорю вдохновляющие слова перед выходом на сцену музыкантам, но это уже мои маленькие секреты.
Есть такое понятие, как вдохновение. Пушкин сказал от лица Лауры: «Я вольно предавалась вдохновенью». А Чайковский говорил, что вдохновение ленивых не посещает. Так что нужно очень много работать, а я не ленивый человек и стараюсь добиваться всё большего и большего совершенства, что совсем непросто. И автоматизма никогда не бывает. Когда всё сделано и «конструкция» ясна, остаются «окошечки» для дыхания, для «воспарения», я бы сказал.
– Есть же и волнение: вы выходите на сцену, перед вами тысяча человек…
– Волнение есть всегда. Но перед оркестром вы не имеете права этого показывать. И потом, когда начинает звучать музыка, ты вовлекаешься в этот процесс и волнение исчезает.
– В одном из последних интервью вы рассказывали, что расстроились, когда, выступая на юбилее крупной компании на концерте в храме Христа Спасителя, увидели, что люди пили водку, ели икру – в храме! – и впервые в жизни ошиблись, когда играли. Неужели для музыканта возможно никогда не ошибаться во время исполнения?
– Есть определённый уровень всё-таки, правда? Он, бывает, колеблется, конечно, в ту или иную сторону. Иногда это откровение, иногда просто мастерством берёшь. Но ошибаться – огромная редкость, честно говоря. Я помню все свои ошибки так лет за 20 – что, где, когда, в каком городе, в каком месте и в каком сочинении это произошло. Иногда случайности бывают. Просто чисто физиологически. От ошибок, конечно, никто не застрахован. Внешние обстоятельства могут вмешиваться…
– Вроде звонков телефонов?
– Бывает. Но, правда, однажды в Праге, когда телефон зазвонил, я воспроизвёл тут же эту мелодию прямо на сцене во время исполнения. Зал рассмеялся, и всё стало хорошо.
– Современный мир так многогранен, он открывает массу возможностей. Как вам удаётся не рассеивать свое внимание, предельно концентрироваться на работе?
– Может, это слишком пафосно звучит, но в ней моя жизнь; самое главное для меня – это работа. А то, что современный мир открывает массу возможностей – и интернет, и телевидение, и так далее, – это хорошо. Значит, большее количество людей вовлекается в информационное поле. Они больше узнают.
– Вам же тоже иногда хочется погулять по той стране, куда приехали с гастролями…
– Бывает. Но порой это очень сложно. Так, я, конечно, люблю зайти в музей перед концертом, скажем, чтобы дух воспарил. Наполнить себя чем-то.
– Меня всегда поражало, как приглашённый дирижёр на гастролях передаёт оркестрантам своё видение партитуры буквально за день до концерта. Что главное – вы всегда стараетесь передать новому для себя коллективу за несколько положенных репетиций?
– Я передаю то, что открываю сам в первую очередь. Я не очень люблю работать с чужими коллективами. Приехать к оркестру за день до концерта – я этого не понимаю. Как правило, у меня бывает четыре репетиции, иногда три. И если вы сами глубоко в материале, то проблем не возникает. Особенно если музыканты вам доверяют и у вас есть какой-то авторитет в музыкальном мире. Тем более если это касается музыки моей страны.
– Известно, что вы свою любовь к живописи, начинавшуюся с собственного творчества, перевели в русло коллекционирования. Работы каких художников у вас есть?
– Во Франции у меня собрана небольшая, но очень достойная коллекция художников круга Дягилева. А здесь иногда я собираю нонконформистов. Но сейчас всё это стало очень дорого, и коллекционирование, скажем так, остановилось.
– В вашей жизни было много удивительных встреч – вы видели самого Стравинского, дирижёрскую палочку вам отдал Бернстайн… Но хотелось вас спросить о том, за что недавно вас поблагодарил Путин, – ваша семья помогала в Париже Анатолию Собчаку во время его отъезда туда. Как это было?
– Просто приехал Анатолий Александрович, позвонил, сказал: «Я в Париже». Я его спросил: «Вы надолго?» Он: «Боюсь, что очень надолго». Причём перед этим была такая пауза, что я, не особо следя за политическими событиями, понял, что случилось что-то очень серьёзное, и сказал: «Приходите немедленно». Он приходил иногда два-три раза в неделю, и три последних Новых года мы встречали вместе с ним и его семьей. Мы покупали в русском магазине русскую еду, к которой он привык, телевидение во Франции показывало русские программы, так что он был в курсе дела, смотрел, слушал. Наше посольство, правда, говорило, что мне эти встречи могут повредить, но дружба есть дружба, и я её никогда не променяю ни на что.
– Как идут дела вашего благотворительного фонда? В России ведь благотворительность не в традициях, к тому же, насколько я понимаю, у вас нет крупных нефтегазовых спонсоров…
– Нет таких спонсоров. Но тем не менее я не думаю, что благотворительность не в традициях. Если бы это было так, мы бы не имели ни Русского музея, ни Третьяковки, ни Пушкинского музея. Это как раз традиция. Нужно просто помнить об этом и развивать её. А дела идут прекрасно. Мы помогаем другим фондам, в частности Фонду Ксении Раппопорт, которая пытается облегчить страдания «детей-бабочек» (эти малыши страдают от редкой наследственной болезни из-за своей кожи – такой же хрупкой, как крыло бабочки. – Прим. ред.), зная, что они не могут дожить больше чем до 18–20 лет. И, кстати сказать, американские семьи, в отличие от российских, таких детей принимают. Но мы помогаем не только Фонду Ксении Раппопорт – есть фонд «Артист», фонд Чулпан Хаматовой и много других фондов, с которыми мы вместе делаем программы, собираем средства. В январе пять детей будут прооперированы благодаря концерту, который состоялся 18 декабря в Доме музыки. И часть средств пойдёт в Фонд Ксении Раппопорт. Наш фонд – миллионер, в том смысле, что на днях на наш сайт зашел миллионный посетитель.
– Поздравляю вас. Какой из ваших проектов, расписанных в графике до 2015 года, вас наиболее манит?
– Я человек всё-таки постепенный. Об этом мы будем думать завтра, как говорится. Ближайшие планы – концерт на Рождественском фестивале духовной музыки, который патронирует Его Святейшество патриарх Кирилл. Там будут исполнены произведения Александра Караманова, а также грузинского патриарха Ильи II и духовная и светская музыка Чайковского – только для хора a capella, то есть без оркестра.
– Дирижировать хором будете вы?
– Есть запись на телевидении, где я дирижировал «Всенощным бдением» Сергея Рахманинова, так что я тут уже не новичок, можно сказать. А после того, как мне довелось дирижировать в Генуе оперой Винченцо Беллини «Пуритане», режиссёр Пицци поставил хор под сцену, и я вынужден был правой рукой дирижировать оркестру в одном темпе, а хору в другом (потому что они смотрели по монитору и, естественно, опаздывали), уже всё остальное кажется лёгким.
– Это настоящий подвиг! Как вы планируете отметить Новый год?
– У нас концерт 31 декабря вместе с выдающимся певцом Хуаном Диего Флоресом в Москве, и после этого дома, в семье, мы будем смотреть новогодний вечер, который записали специально для показа в новогоднюю ночь, – он будет идти час с чем-то до речи президента и час с чем-то после на канале «Культура».
– Очень интересно, обязательно посмотрим!
– Давайте.
Беседовала Алина Циопа
В желании делать все идеально, выкладываться на сто процентов, всегда отлично выглядеть и никогда не совершать ошибок ничего плохого нет. Или есть? Разбираем, чем опасен перфекционизм, и как принять себя таким, какой ты есть, — со всеми несовершенствами.
- Что такое перфекционизм
- Эпидемия перфекционизма
- Перфекционизм — это всегда плохо?
-
Как бороться с перфекционизмом
- Работа над ошибками
- «Делай плохо»
- Фокусировка на важном
Кратко: перфекционизм может мотивировать, но в больших дозах сильно вредит. Длинно: читайте в статье.
Что такое перфекционизм
Перфекционизм — это желание всегда и во всем быть идеальным. Он сопровождается завышенными стандартами по отношению к себе, другим и миру. Обычно повышенная требовательность ассоциируется у нас с положительными качествами — старательностью, усердием, активностью. В общем, тем, за что нас обычно хвалят родители, учителя и начальники. Однако завышенные стандарты очень часто работают против нас, вызывая чувства подавленности, стыда или вины, когда мы (неизбежно) до них не дотягиваем.
Рассмотрим, например, такие убеждения:
- В любом деле надо добиваться блестящих результатов
- Каждому нужно чего-то добиться в жизни
Эти фразы могут звучать как мотивирующие высказывания. Но от них недалеко и до жестких и жестоких выводов, которые могут быть критичны для самоощущения и самооценки:
- Если я не делаю все идеально сразу, значит, я ни на что не гожусь
- Если я ничего выдающегося не добился, значит, моя жизнь не удалась
Это уже мышление «Все или ничего»: любое дело должно быть сделано безукоризненно — или никак. Ошибка означает провал, и никакую «слабость» проявлять нельзя. Такие деструктивные перфекционистские установки могут повлечь за собой многочисленные проблемы.
Например:
— Хронические неприятные переживания.
Человек ощущает недовольство собой, тоску из-за невозможности воплотить нереалистичные цели, тревогу в постоянном ожидании неудачи.
— Состояние «паралича».
Перфекционист запрещает себе любой результат, кроме идеального. На практике такой подход часто может обернуться тем, что он теряет время, прокрастинирует и в итоге не делает ничего.
— Снижение продуктивности и переутомление.
Человек не может выделить приоритетные задачи и стремится следовать своим высоким стандартам во всех сферах (например, и на работе выкладываться на все сто, и дома убираться каждый день, и с друзьями видеться регулярно, а еще читать по 20 книг в месяц и спортом заниматься).
— Проблемы в личных отношениях.
Из-за чрезмерных требований и ожиданий от других перфекционисты часто конфликтуют или прерывают общение. Они чаще выстраивают конкурентные отношения с людьми и испытывают дефицит близких и доверительных отношений.
Как пишет американский психолог Брене Браун в своей книге «Дары несовершенства. Как полюбить себя таким, какой ты есть», перфекционизм приводит именно к тем эмоциям, от которых мы стремимся с помощью него защититься: «Перфекционизм — это убеждение, что если мы будем жить, выглядеть и вести себя идеально, это сможет защитить нас от боли, вины, осуждения и стыда, или вообще помочь избежать их. Это щит, который мы везде таскаем за собой, надеясь, что он убережет от бед, но это только мешает нам взлететь».
Перфекционизм — это убеждение, что если мы будем жить, выглядеть и вести себя идеально, это сможет защитить нас от боли, вины, осуждения и стыда.
Эпидемия перфекционизма
Авторы мета-анализа (охват — 40000 студентов, 146 исследований с 1989 по 2016 годы) пишут, что сейчас мы наблюдаем «эпидемию перфекционизма». Они пришли к выводу, что миллениалы подвержены перфекционизму значительно больше, чем предыдущие поколения. При этом не были обнаружены гендерные различия: от этой проблемы одинаково страдают и мужчины, и женщины.
Ученые предполагают, что это связано с более жестким контролем со стороны семьи. Контролирующие и критикующие родители стимулируют развитие перфекционизма в детях. Недостижимые стандарты формируются у ребенка, если им постоянно недовольны. Он стремится делать все идеально не только чтобы избежать неодобрения других, но и чтобы принять самого себя. При этом для принятия себя требуются все более невероятные достижения, и ощущение «меня достаточно» никогда не наступает.
Также серьезный вклад вносит интернет. Мы живем в мире победивших соцсетей, где постоянно находимся в режиме сравнения себя с другими. Соцсети транслируют нереалистично идеальные жизни, недостижимые стандарты совершенства, которые негативно влияют на то, как мы воспринимаем себя.
По мнению ученых, перфекционизм — это серьезное и даже смертельно опасное явление, настолько нереалистичные стандарты вредят ментальному здоровью. Среди связанных с перфекционизмом проблем — депрессивные, тревожные, пищевые, личностные, сексуальные расстройства и суицидальное поведение. Кроме того, перфекционисты больше подвержены выгоранию.
Перфекционизм — это всегда плохо?
Некоторые исследователи различают две формы перфекционизма — «здоровый» (адаптивный) и «невротический» (неадаптивный). Если в первом случае перфекционистские стандарты заряжают энергией и мотивируют к достижениям, то во втором — подавляют человека и могут вести к различным расстройствам.
| «здоровый» перфекционизм | перфекционизм 🚩🚩🚩 |
| способность к поиску новых путей решения проблем активная жизненная позиция готовность идти на риск в отсутствие гарантий на успех стремление к реализации целей ощущение личного роста и саморазвития учет своих ресурсов и ограничений достижения вызывают удовлетворение, повышается самооценка |
сверхчувствительность к критике избегание ситуаций, когда тебя могут осудить неуверенность в себе ощущение беспомощности страх новых и неопределенных ситуаций чрезмерная самокритика ориентация только на крайне высокие ожидания от себя зацикленность на идее безупречности результат усилий никогда не кажется достаточным |
В долговременной перспективе, тем не менее, позитивное влияние перфекционизма снижается. Ученые отмечают, что такое мировоззрение все равно ведет человека к чувству подавленности и безнадежности.
Как бороться с перфекционизмом
«Противоядие» от нездорового перфекционизма — это принятие. Чтобы действительно реализовать свои возможности, человеку необходимо принять свои ограничения. Нужно постараться осознать, что для вас реально достижимо, а какие цели являются нереалистичными. Никто не идеален — это «база», от которой нам всем приходится отталкиваться. Но это и не трагедия — именно несовершенство делает нас уникальными, и все имеют право на ошибку или неудачу.
Справиться с перфекционизмом могут помочь следующие приемы:
Работа над ошибками
Когда приближается важный экзамен, критический дедлайн или презентация большого проекта на работе, перфекционисты воспринимают это в основном как возможность облажаться. Они боятся, что если не сделают все идеально, то всем станет очевидна их слабость. В таких случаях нужно попробовать сместить фокус с того, что может пойти не так, на то, чему можно научиться в процессе и в результате. Важно видеть даже в ошибках возможность для развития, осознавать, что даже если они случатся — это не катастрофа.
«Делай плохо»
Перфекционисты часто прокрастинируют, ведь нельзя облажаться в задаче, к которой ты так и не приступил. Если вы склонны впадать в прокрастинацию, когда нужно приступить к важной и сложной задаче, попробуйте разрешить себе выполнить ее плохо. Если вы еще «на берегу» откажетесь от высоких стандартов, это поможет сдвинуться с мертвой точки и создать промежуточный результат — черновик, который потом можно дорабатывать.
Фокусировка на важном
Невозможно быть сверхчеловеком 24/7 и успевать абсолютно все и везде. Это ведет только к переутомлению, выгоранию и снижению продуктивности. Поэтому психологи советуют выбрать одну-две приоритетных сферы деятельности, где важно не снижать планку, и позволить себе быть неидеальным во всем остальном. Например, можно выбрать работу и семью, а всему остальному посвящать силы и время по остаточному принципу.
Если не получается справиться с перфекционизмом самостоятельно, обращайтесь за помощью. Психолог поможет осознать деструктивные убеждения и завышенные стандарты, найти способ с ними справиться и научиться принимать себя.
Не знаю, как другие, но я лично помню очень долго те глупые и непростительные ошибки, которые допускаю по незнанию, малограмотности, из-за отсутствия хорошего воспитания и приличных манер. И всегда стыжусь того, что сам поставил себя в идиотское положение, сказав или написав нечто несусветное.
Например, уже лет тридцать назад одна девушка во ВГИКе поправила меня, когда я произнёс с неверным ударением название телефильма по произведениям Тургенева — «Жизнь и смерть дворЯнина Чертопханова». Я-то, разумеется, не дворянИн, но мог бы знать, как следует говорить правильно.
Примерно в те же годы брал интервью у Владимира Наумова по поводу 60-летнего юбилея Юрия Озерова — и у меня в тексте, который должен был завизировать Наумов, он нашёл и поправил ошибочное слово «солдатов» в родительном падеже вместо «солдат».
А уж как я старался ещё студентом отвыкнуть от въевшихся в моё сознание в прежней провинциальной среде обитания вот таких выражений: «они лОжат» и «этого не хочут», не говоря про «звОнят» и «одеть пальто», что ведь и в Москве тогда можно было услышать!
«И жить торопится и чувствовать спешит» — было дело, перепутал я как-то Вяземского с Пушкиным, и эта ошибка прошла в одной из моих опубликованных статей. А среди иных возмутительных ляпов могу назвать то, что в рецензии на обожаемый мною фильм «Долгая счастливая жизнь» я упомянул вместо спектакля «Вишнёвый сад» почему-то «Три сестры», построив на этом ложном предположении целый пассаж в тексте.
Увы, фактические несуразности и перевирание деталей сюжета меня продолжают преследовать до сих пор — и каждый раз краска стыда заливает моё лицо! Однако я соглашаюсь с теми, кто мне делает необходимые замечания, и всегда готов признать свою неправоту, если действительно «прокололся». Чего уж вставать в позу и упираться до конца, если допустил оплошность?! Осознание собственной вины хоть как-то облегчает то, что натворил по нерадивости и невнимательности.
Владимир Спиваков: «Я помню все свои ошибки»
Невское время
от 27 декабря 2012
Знаменитый скрипач и дирижёр – о Моцарте, Собчаке и о том, что может заставить его сбиться во время концерта
Народный артист СССР, художественный руководитель и главный дирижер Национального филармонического оркестра России и Государственного камерного оркестра «Виртуозы Москвы», президент Московского международного дома музыки – это всё о Владимире Спивакове. Уникальный музыкант, оттачивающий исполнение до совершенства, сегодня выступит в Петербурге на сцене Большого зала Филармонии с традиционным рождественским концертом.
– Владимир Теодорович, почему вы для светлого рождественско-новогоднего времени выбрали «Реквием» Моцарта?
– Я делаю больший акцент на слове «рождественский». Всё-таки история печальная, хотя и светлая, правда? А Моцарт всегда созвучен времени, как каждый гений, который в своём творчестве несёт вечные ценности.
– Как вы считаете, сегодня в России топовому оркестру важнее донести своё искусство до как можно большего количества слушателей или не переводить качество в количество и в первую очередь поддерживать свой уровень?
– Однажды Майя Михайловна Плисецкая сказала такую замечательную вещь: «Если в музей живописи привезти совершенно чуждого искусству аборигена, он всегда подойдёт к шедевру». Так что для меня самое главное – поддерживать качество, потому что людей не обманешь, они прекрасно знают, что действительно является шедевром, а что нет, где литое золото – а где сусальное. И конечно, важнейшую роль играет мастерство. Как сказал Мейерхольд, мастерство – это когда «что» и «как» приходят одновременно.
– Что важнее перед ответственным выступлением – доведение исполнения на репетициях до автоматизма или настрой музыкантов? Говорите ли вы своим музыкантам какие-то вдохновляющие слова перед выходом на сцену в ответственных концертах?
– Ну, конечно, репетиции очень важны, потому что поначалу оркестр – только сообщество замышляющих что-то людей. А концерт – это уже совсем другая стадия. Конечно, я говорю вдохновляющие слова перед выходом на сцену музыкантам, но это уже мои маленькие секреты.
Есть такое понятие, как вдохновение. Пушкин сказал от лица Лауры: «Я вольно предавалась вдохновенью». А Чайковский говорил, что вдохновение ленивых не посещает. Так что нужно очень много работать, а я не ленивый человек и стараюсь добиваться всё большего и большего совершенства, что совсем непросто. И автоматизма никогда не бывает. Когда всё сделано и «конструкция» ясна, остаются «окошечки» для дыхания, для «воспарения», я бы сказал.
– Есть же и волнение: вы выходите на сцену, перед вами тысяча человек…
– Волнение есть всегда. Но перед оркестром вы не имеете права этого показывать. И потом, когда начинает звучать музыка, ты вовлекаешься в этот процесс и волнение исчезает.
– В одном из последних интервью вы рассказывали, что расстроились, когда, выступая на юбилее крупной компании на концерте в храме Христа Спасителя, увидели, что люди пили водку, ели икру – в храме! – и впервые в жизни ошиблись, когда играли. Неужели для музыканта возможно никогда не ошибаться во время исполнения?
– Есть определённый уровень всё-таки, правда? Он, бывает, колеблется, конечно, в ту или иную сторону. Иногда это откровение, иногда просто мастерством берёшь. Но ошибаться – огромная редкость, честно говоря. Я помню все свои ошибки так лет за 20 – что, где, когда, в каком городе, в каком месте и в каком сочинении это произошло. Иногда случайности бывают. Просто чисто физиологически. От ошибок, конечно, никто не застрахован. Внешние обстоятельства могут вмешиваться…
– Вроде звонков телефонов?
– Бывает. Но, правда, однажды в Праге, когда телефон зазвонил, я воспроизвёл тут же эту мелодию прямо на сцене во время исполнения. Зал рассмеялся, и всё стало хорошо.
– Современный мир так многогранен, он открывает массу возможностей. Как вам удаётся не рассеивать свое внимание, предельно концентрироваться на работе?
– Может, это слишком пафосно звучит, но в ней моя жизнь; самое главное для меня – это работа. А то, что современный мир открывает массу возможностей – и интернет, и телевидение, и так далее, – это хорошо. Значит, большее количество людей вовлекается в информационное поле. Они больше узнают.
– Вам же тоже иногда хочется погулять по той стране, куда приехали с гастролями…
– Бывает. Но порой это очень сложно. Так, я, конечно, люблю зайти в музей перед концертом, скажем, чтобы дух воспарил. Наполнить себя чем-то.
– Меня всегда поражало, как приглашённый дирижёр на гастролях передаёт оркестрантам своё видение партитуры буквально за день до концерта. Что главное – вы всегда стараетесь передать новому для себя коллективу за несколько положенных репетиций?
– Я передаю то, что открываю сам в первую очередь. Я не очень люблю работать с чужими коллективами. Приехать к оркестру за день до концерта – я этого не понимаю. Как правило, у меня бывает четыре репетиции, иногда три. И если вы сами глубоко в материале, то проблем не возникает. Особенно если музыканты вам доверяют и у вас есть какой-то авторитет в музыкальном мире. Тем более если это касается музыки моей страны.
– Известно, что вы свою любовь к живописи, начинавшуюся с собственного творчества, перевели в русло коллекционирования. Работы каких художников у вас есть?
– Во Франции у меня собрана небольшая, но очень достойная коллекция художников круга Дягилева. А здесь иногда я собираю нонконформистов. Но сейчас всё это стало очень дорого, и коллекционирование, скажем так, остановилось.
– В вашей жизни было много удивительных встреч – вы видели самого Стравинского, дирижёрскую палочку вам отдал Бернстайн… Но хотелось вас спросить о том, за что недавно вас поблагодарил Путин, – ваша семья помогала в Париже Анатолию Собчаку во время его отъезда туда. Как это было?
– Просто приехал Анатолий Александрович, позвонил, сказал: «Я в Париже». Я его спросил: «Вы надолго?» Он: «Боюсь, что очень надолго». Причём перед этим была такая пауза, что я, не особо следя за политическими событиями, понял, что случилось что-то очень серьёзное, и сказал: «Приходите немедленно». Он приходил иногда два-три раза в неделю, и три последних Новых года мы встречали вместе с ним и его семьей. Мы покупали в русском магазине русскую еду, к которой он привык, телевидение во Франции показывало русские программы, так что он был в курсе дела, смотрел, слушал. Наше посольство, правда, говорило, что мне эти встречи могут повредить, но дружба есть дружба, и я её никогда не променяю ни на что.
– Как идут дела вашего благотворительного фонда? В России ведь благотворительность не в традициях, к тому же, насколько я понимаю, у вас нет крупных нефтегазовых спонсоров…
– Нет таких спонсоров. Но тем не менее я не думаю, что благотворительность не в традициях. Если бы это было так, мы бы не имели ни Русского музея, ни Третьяковки, ни Пушкинского музея. Это как раз традиция. Нужно просто помнить об этом и развивать её. А дела идут прекрасно. Мы помогаем другим фондам, в частности Фонду Ксении Раппопорт, которая пытается облегчить страдания «детей-бабочек» (эти малыши страдают от редкой наследственной болезни из-за своей кожи – такой же хрупкой, как крыло бабочки. – Прим. ред.), зная, что они не могут дожить больше чем до 18–20 лет. И, кстати сказать, американские семьи, в отличие от российских, таких детей принимают. Но мы помогаем не только Фонду Ксении Раппопорт – есть фонд «Артист», фонд Чулпан Хаматовой и много других фондов, с которыми мы вместе делаем программы, собираем средства. В январе пять детей будут прооперированы благодаря концерту, который состоялся 18 декабря в Доме музыки. И часть средств пойдёт в Фонд Ксении Раппопорт. Наш фонд – миллионер, в том смысле, что на днях на наш сайт зашел миллионный посетитель.
– Поздравляю вас. Какой из ваших проектов, расписанных в графике до 2015 года, вас наиболее манит?
– Я человек всё-таки постепенный. Об этом мы будем думать завтра, как говорится. Ближайшие планы – концерт на Рождественском фестивале духовной музыки, который патронирует Его Святейшество патриарх Кирилл. Там будут исполнены произведения Александра Караманова, а также грузинского патриарха Ильи II и духовная и светская музыка Чайковского – только для хора a capella, то есть без оркестра.
– Дирижировать хором будете вы?
– Есть запись на телевидении, где я дирижировал «Всенощным бдением» Сергея Рахманинова, так что я тут уже не новичок, можно сказать. А после того, как мне довелось дирижировать в Генуе оперой Винченцо Беллини «Пуритане», режиссёр Пицци поставил хор под сцену, и я вынужден был правой рукой дирижировать оркестру в одном темпе, а хору в другом (потому что они смотрели по монитору и, естественно, опаздывали), уже всё остальное кажется лёгким.
– Это настоящий подвиг! Как вы планируете отметить Новый год?
– У нас концерт 31 декабря вместе с выдающимся певцом Хуаном Диего Флоресом в Москве, и после этого дома, в семье, мы будем смотреть новогодний вечер, который записали специально для показа в новогоднюю ночь, – он будет идти час с чем-то до речи президента и час с чем-то после на канале «Культура».
– Очень интересно, обязательно посмотрим!
– Давайте.
Беседовала Алина Циопа
Знаменитый скрипач и дирижёр – о Моцарте, Собчаке и о том, что может заставить его сбиться во время концерта
– Как вы считаете, сегодня в России топовому оркестру важнее донести своё искусство до как можно большего количества слушателей или не переводить качество в количество и в первую очередь поддерживать свой уровень?
– Однажды Майя Михайловна Плисецкая сказала такую замечательную вещь: «Если в музей живописи привезти совершенно чуждого искусству аборигена, он всегда подойдёт к шедевру». Так что для меня самое главное – поддерживать качество, потому что людей не обманешь, они прекрасно знают, что действительно является шедевром, а что нет, где литое золото – а где сусальное. И конечно, важнейшую роль играет мастерство. Как сказал Мейерхольд, мастерство – это когда «что» и «как» приходят одновременно.
– Что важнее перед ответственным выступлением – доведение исполнения на репетициях до автоматизма или настрой музыкантов? Говорите ли вы своим музыкантам какие-то вдохновляющие слова перед выходом на сцену в ответственных концертах?
– Ну, конечно, репетиции очень важны, потому что поначалу оркестр – только сообщество замышляющих что-то людей. А концерт – это уже совсем другая стадия. Конечно, я говорю вдохновляющие слова перед выходом на сцену музыкантам, но это уже мои маленькие секреты.
Есть такое понятие, как вдохновение. Пушкин сказал от лица Лауры: «Я вольно предавалась вдохновенью». А Чайковский говорил, что вдохновение ленивых не посещает. Так что нужно очень много работать, а я не ленивый человек и стараюсь добиваться всё большего и большего совершенства, что совсем непросто. И автоматизма никогда не бывает. Когда всё сделано и «конструкция» ясна, остаются «окошечки» для дыхания, для «воспарения», я бы сказал.
– Есть же и волнение: вы выходите на сцену, перед вами тысяча человек…
– Волнение есть всегда. Но перед оркестром вы не имеете права этого показывать. И потом, когда начинает звучать музыка, ты вовлекаешься в этот процесс и волнение исчезает.
– В одном из последних интервью вы рассказывали, что расстроились, когда, выступая на юбилее крупной компании на концерте в храме Христа Спасителя, увидели, что люди пили водку, ели икру – в храме! – и впервые в жизни ошиблись, когда играли. Неужели для музыканта возможно никогда не ошибаться во время исполнения?
– Есть определённый уровень всё-таки, правда? Он, бывает, колеблется, конечно, в ту или иную сторону. Иногда это откровение, иногда просто мастерством берёшь. Но ошибаться – огромная редкость, честно говоря. Я помню все свои ошибки так лет за 20 – что, где, когда, в каком городе, в каком месте и в каком сочинении это произошло. Иногда случайности бывают. Просто чисто физиологически. От ошибок, конечно, никто не застрахован. Внешние обстоятельства могут вмешиваться…
– Вроде звонков телефонов?
– Бывает. Но, правда, однажды в Праге, когда телефон зазвонил, я воспроизвёл тут же эту мелодию прямо на сцене во время исполнения. Зал рассмеялся, и всё стало хорошо.
– Современный мир так многогранен, он открывает массу возможностей. Как вам удаётся не рассеивать свое внимание, предельно концентрироваться на работе?
– Может, это слишком пафосно звучит, но в ней моя жизнь; самое главное для меня – это работа. А то, что современный мир открывает массу возможностей – и интернет, и телевидение, и так далее, – это хорошо. Значит, большее количество людей вовлекается в информационное поле. Они больше узнают.
– Вам же тоже иногда хочется погулять по той стране, куда приехали с гастролями…
– Бывает. Но порой это очень сложно. Так, я, конечно, люблю зайти в музей перед концертом, скажем, чтобы дух воспарил. Наполнить себя чем-то.
– Меня всегда поражало, как приглашённый дирижёр на гастролях передаёт оркестрантам своё видение партитуры буквально за день до концерта. Что главное – вы всегда стараетесь передать новому для себя коллективу за несколько положенных репетиций?
– Я передаю то, что открываю сам в первую очередь. Я не очень люблю работать с чужими коллективами. Приехать к оркестру за день до концерта – я этого не понимаю. Как правило, у меня бывает четыре репетиции, иногда три. И если вы сами глубоко в материале, то проблем не возникает. Особенно если музыканты вам доверяют и у вас есть какой-то авторитет в музыкальном мире. Тем более если это касается музыки моей страны.
– Известно, что вы свою любовь к живописи, начинавшуюся с собственного творчества, перевели в русло коллекционирования. Работы каких художников у вас есть?
– Во Франции у меня собрана небольшая, но очень достойная коллекция художников круга Дягилева. А здесь иногда я собираю нонконформистов. Но сейчас всё это стало очень дорого, и коллекционирование, скажем так, остановилось.
– В вашей жизни было много удивительных встреч – вы видели самого Стравинского, дирижёрскую палочку вам отдал Бернстайн… Но хотелось вас спросить о том, за что недавно вас поблагодарил Путин, – ваша семья помогала в Париже Анатолию Собчаку во время его отъезда туда. Как это было?
– Просто приехал Анатолий Александрович, позвонил, сказал: «Я в Париже». Я его спросил: «Вы надолго?» Он: «Боюсь, что очень надолго». Причём перед этим была такая пауза, что я, не особо следя за политическими событиями, понял, что случилось что-то очень серьёзное, и сказал: «Приходите немедленно». Он приходил иногда два-три раза в неделю, и три последних Новых года мы встречали вместе с ним и его семьей. Мы покупали в русском магазине русскую еду, к которой он привык, телевидение во Франции показывало русские программы, так что он был в курсе дела, смотрел, слушал. Наше посольство, правда, говорило, что мне эти встречи могут повредить, но дружба есть дружба, и я её никогда не променяю ни на что.
– Как идут дела вашего благотворительного фонда? В России ведь благотворительность не в традициях, к тому же, насколько я понимаю, у вас нет крупных нефтегазовых спонсоров…
– Нет таких спонсоров. Но тем не менее я не думаю, что благотворительность не в традициях. Если бы это было так, мы бы не имели ни Русского музея, ни Третьяковки, ни Пушкинского музея. Это как раз традиция. Нужно просто помнить об этом и развивать её. А дела идут прекрасно. Мы помогаем другим фондам, в частности Фонду Ксении Раппопорт, которая пытается облегчить страдания «детей-бабочек» (эти малыши страдают от редкой наследственной болезни из-за своей кожи – такой же хрупкой, как крыло бабочки. – Прим. ред.), зная, что они не могут дожить больше чем до 18–20 лет. И, кстати сказать, американские семьи, в отличие от российских, таких детей принимают. Но мы помогаем не только Фонду Ксении Раппопорт – есть фонд «Артист», фонд Чулпан Хаматовой и много других фондов, с которыми мы вместе делаем программы, собираем средства. В январе пять детей будут прооперированы благодаря концерту, который состоялся 18 декабря в Доме музыки. И часть средств пойдёт в Фонд Ксении Раппопорт. Наш фонд – миллионер, в том смысле, что на днях на наш сайт зашел миллионный посетитель.
– Поздравляю вас. Какой из ваших проектов, расписанных в графике до 2015 года, вас наиболее манит?
– Я человек всё-таки постепенный. Об этом мы будем думать завтра, как говорится. Ближайшие планы – концерт на Рождественском фестивале духовной музыки, который патронирует Его Святейшество патриарх Кирилл. Там будут исполнены произведения Александра Караманова, а также грузинского патриарха Ильи II и духовная и светская музыка Чайковского – только для хора a capella, то есть без оркестра.
– Дирижировать хором будете вы?
– Есть запись на телевидении, где я дирижировал «Всенощным бдением» Сергея Рахманинова, так что я тут уже не новичок, можно сказать. А после того, как мне довелось дирижировать в Генуе оперой Винченцо Беллини «Пуритане», режиссёр Пицци поставил хор под сцену, и я вынужден был правой рукой дирижировать оркестру в одном темпе, а хору в другом (потому что они смотрели по монитору и, естественно, опаздывали), уже всё остальное кажется лёгким.
Из интервью Владимира Спивакова газете «Невское время» от 27 декабря 2012
Помню все свои ошибки.
Помню все свои ошибки,
Что свершил по жизни я.
Да, жалею, словно пытка
Они давят на меня.
Их забыть не может совесть,
Не хочу их ‘’подтереть’’.
И поверье, в каждом слове
Сила в этом мире есть.
Оправдание напрасно,
Что былое не вернуть.
Врать себе, увы ужасно,
Не изменишь ложью суть.
Оцените, пожалуйста, это стихотворение.
Помогите другим читателям найти лучшие произведения.
Только зарегистрированные пользователи могут поставить оценку!
Авторизоваться
© 1134076296
- Предыдущий стих
- Все стихи Казакова Игоря
- Следующий стих